Под грозой (сборник)

— Я возле лошадей могу,—сказал Антошка.—

У нас дома лошади есть.

— Дома,—засмеялся дядя Иван.—Вот дурной

хлопец. А шахты у вас дома есть?

— Нету.

— То-то, что нету. Дома ты на ночное лошадей

гонял, а тут куда погонишь? Ведь тут ходы—нора

на норе. Знающему заблудиться можно, а такому

сморчку, как ты, и подавно. Дают тоже помощни-

ков. Могила!..

Антошку ошеломил такой прием. И почувство-

вал он себя в шахте, как в лесу. Ведь, в самом

деле,—что он здесь? Червяк, козявка —не больше.

Не знает, куда и ползти. И страшно как: темь да

темь, да шорохи разные. Весь в земле, как в кап-

кане. Обвалится глыба, прихлопнет— и следа не

останется. Никто и знать не будет...

Однако, как ни ворчал дядя Иван, а все-таки

велел Антошке взять на повод двух лошадей и итти

за ним. Двух других он повел сам.

Дорогой Антошка спросил:

—■ Не знаете ли, дяденька, где тут работает

Аверьян Пантелеев.

— Это здоровый такой? Русявый?

— Да.

— Далеко, брат, в дальнем забое. А тебе он

зачем?

— Это мой тятька.

— Бона,— сказал дядя Иван, и в голосе его про-

скользнуло что-то доброжелательное.—Аверьяна

я знаю, не раз с ним по трактирам путался. Чело-

век он теплый... А тебя как зовут?

— Антошка.

—■ Ну и ладно, так, значит, и будем величать.

Вид у дяди Ивана стал совсем простой, прими-

ряющий, и у Антошки отлегло от сердца. Дядя

Иван совсем не такой, каким показался сначала;

ворчит, а на самом деле добрый, с ним можно жить.

И Антошка веселее оглянулся кругом. Темнота

шахты уже не казалась враждебной, пугающей.

Лампочки светят хотя и тускло, а все же разго-

няют мрак. И свет у них мягкий, приветливый.

Что-то шумит далеко,—должно быть, вода. Ло-

шади идут тихо, спокойно, склонив головы, и в их

спокойствии есть что-то доброе, близкое человеку.

«Ничего,—думал Антошка,— и в шахте жить

можно, лишь бы только не обижал никто. Тут хоть

ребят озорливых нету и некому дразнить и коло-

шматить».

IV.

Много в тот день нового увидел Антошка, так

много, что даже не почувствовал тягости от пре-

бывания в шахте.

Видел, как грузят углем вагончики и таскают

их лошадьми от забоев к клетям по галереям

шахты. И сам Антошка водил уже лошадей туда

и обратно и быстро наловчился прикреплять

и отцеплять вагончики.

Видел, как работают шахтеры. Ой, какая это

трудная, тяжелая работа! В забоях душно, низко,

тесно. Угольная пыль так и лезет в рот и глаза, от

глазоедки не продохнешь, и зуд такой в горле,

будто кто водит там тонкой травинкой.

В забоях по пяти—шести человек. Одни стоя,

другие сидя, третьи лежа, колотят кайлами по пла-

сту, ломают уголь. Только и слышно: тук-тук, тук-

тук. Лампочки чуть освещают фигуры и лица, чер-

ные, присыпанные осколками угля и пыли. Эти

осколки брызжут фонтанами от ударов стали и по-

крывают черным слоем голову, шею, плечи. Когда

их соберется много, шахтер встряхнется, как

лошадь, и опять долбит, долбит...

Тут же копошатся и другие фигуры. Они под-

бирают уголь, грузят вагончики, откатывают их

к продольной галерее, где лежат рельсы.

И над всеми этими копошащимися в тупике

людьми висит темное, тяжелое дыхание изнуритель-

ного труда. Слышится порою смех, говор, окрик,

иногда и запоет кто-нибудь, но все это быстро

обрывается, точно звукам тяжело и тесно в пыль-

ном забое, и только слышится глухое, однообраз-

ное постукиванье— тук-тук, тук-тук...

Иногда громыхнет что-нибудь вдали и пробе-

жит тихой дрожью по галереям, всколыхнет сон-

ный воздух шахты. Это в других забоях взрывают

динамитом крепкие слои угля. И становится жутко

от этого громыханья. Чудятся обвалы и взрывы

гремучего газа, о которых уже не раз слышал

Антошка.

Он смотрит внимательно, следит за всем, что про-

ходит перед глазами, и его охватывает тайная жуть

и тревога. Страшен ему кажется труд шахтерский.

Это не то, что землю пахать, сеять, молотить. Там

человек на просторе на солнышке, при свете днев-

ном; а здесь вечная тьма, жуть и всякие страхи. Тут

над человеком владычит темная земля. От нее ни-

куда не уйдешь, человек в ней, как мышь в ло-

вушке—прихлопнет, и все кончено... Да и работать

наверху разве так трудно? Там можно встать, вы-

тянуться, расправить усталые члены. Покурить, па-

конец, можно. А здесь-то и курить нельзя. Попро-

буй, чиркни спичкой—и гремучка—газ такой в шах-

те— полыхнет по всем галереям так, что и души

живой не останется. Одних обожжет, других заду-

шит. Она— как порох. Чуть подведи огонь, так

и вспыхнет. И уже не зальешь потом, не утушишь.

Антошка вспомнил, что тут где-то работает

и его отец. Вот так же, может быть, лежит в забое,

скорчившись, и долбит уголь. Жарко, неудобно,

пыль засыпает рот и глаза, а он только отфырки-

вается и долбит. И вдруг Антошке стало понятно,

почему отец приходит из шахты такой разбитый

и вялый, точно его там в ступке толкли, почему

жалуется на боль в спине и стонет, когда спит.

И жаль ему стало тятьку, так жаль, что даже

в горле защемило.

День прошел, как в тумане, да и дня, как при-

вык понимать Антошка, не было. Все тьма да

тьма, да огоньки, да люди, похожие на тени, на

страшилища.

Кончилась дневная смена, стали подымать на-

верх шахтеров; пошли на отдых и дядя Иван

с Антошкой и лошадьми. Все устали— и люди, и