Под грозой (сборник)

и вдруг мягкий свет, чистый, голубоватый, в кото-

ром тусклыми пятнами горят фонари. Останови-

лись.

Антошка выпрыгнул из клети и устремился

к выходу. Что это?.. Земля белая, нарядная. Снег...

Какая радость! Выпал на четверть, лег ровно,

пушисто, все покрыл собой— землянки, крыши,

дорогу, кучи угля, и все светится молодым чистым

светом! Сумерки, а между тем светло. Антошка

глянул вверх. Там, чуть прикрытый тучками, стоял

месяц, еще молодой, неполный, и светил ласково,

тихо.

Антошка засмеялся и задышал часто, быстро.

Сладко закружилась голова, забилось сердце. Анто-

шка отбежал немного от шахты и стал прыгать,

вертеться на снегу. Его охватила неудержимая

радость, восторг. Смеялся и прыгал, как теленок,

сорвавшийся с привязи.

Шли мимо шахтеры, увидали и засмеялись:

— Гляньте, сдурел хлопец. Кружится, как

дзыга.

— Да это наш откатчик. Рад, бедняга, что

вырвался.

Антошка не слышал. Он сорвал с головы кар-

туз и бросил его на снег. Там, где он упал, отпе-

чаталось грязное пятно. Антошка набрал полную

горсть снега и стал тереть им руки. Потекла гряз-

ная вода. Антошка вымыл снегом руки, а потом

лицо, шею и голову. Снег обжигал ему кожу, было

и холодно, и приятно. Антошка смеялся, барах-

тался в снегу, и казалось ему, что смеется и месяц,

и кружевные прозрачные тучки, и белая тихая даль.

Он чувствовал, как вливается свежесть в его исто-

мленное темнотой и грязью тело. Хотелось раз-

деться и выкупаться в снегу, чтобы удалить всю-

нечисть и грязь шахты. Но надо было бежать в

казарму. Антошка целую неделю не ел горячего, и

ему уже чудился вкусный запах щей с мясом и

каши, сваренных умелыми руками Евфросиньи.

Антошка побежал напрямик по снегу к казарме,

стараясь выбирать такие места, где еще не было

следов. Приятно было видеть отпечатки своих ног

на чистом, белом снегу. Вбежал в казарму розовый,

бодрый.

— Что, Антош, высвободился?—встретил его

отец.

Антошка улыбнулся и сказал:

— Отпустил дядя Иван до завтрева.

— Проманежили там тебя,— с оттенком сожале-

ния промолвил Аверьян.

— Ничево-о,—храбро отозвался Антошка. Его

радовали свобода, свет, казарменная суета. Вон и

Евфросинья возле стола хлопочет. Увидела Ан-

тошку—улыбнулась глазами.

— Ну, садись, щей похлебаем,—сказал Аве-

рьян.—А то ты там в сухомятку жил.

Сели за стол, где уже стояла большущая миска

со щами, замахали ложками, как косари. Ели все

дружно, весело, изредка перебрасываясь словами.

Антошка ел много, жадно—он отощал, изголо-

дался в шахте, и после горячих щей, теплой

казармы, снежного умыванья и свежего воздуха

его распарило и разморило. Лицо у него стало крас-

ное, лаковое, а глаза превратились в щелки, и в

голове стоял какой-то блаженный, опьяняющий

туман. Он был в эту минуту вполне доволен, почти

счастлив. Ничего ему сейчас не хотелось, разве

только спать. В казарме было дымно и душно, как

всегда, но какой светлой и чистой казалась она

ему после шахты! И лица шахтеров, умытые, посве-

жевшие, казались привлекательными, хорошими.

Поужинали. Разбрелись по углам, по нарам, кто

куда. Загудели там и сям- разговоры, тихие, уста-

лые. Всех клонило к отдыху, и многие уже укла-

дывались.

Хоть и слипались глаза, а все-таки Антошка не

утерпел и еще раз выскочил из казармы. И засто-

ялся, засмотрелся.

Луна стояла уже низко, светила косо, и тень от

казармы, четкая, синяя, лежала на снегу. Ясно вид-

нелась труба, и серые волокна дыма плыли по

снегу, как настоящие. Антошка глянул вверх, на

крышу. Труба курилась, и против месяца дым

казался пепельно-серебристым, красивым.

На руднике было тихо. Шахта молча чернела

вдали под белой кровлей снега. Как сторожа, сто-

яли трубы, черные, стройные, и из одной лениво

подымался сизый дымок. Небо было чистое, про-

зрачное; тучки уплыли, тихо светили звездочки,

бледные при свете луны. Стучал в колотушку сто-

рож, и эхо откликалось вдали—воздух был звон-

кий, морозный. Где-то далеко шел поезд, земля

гудела, а потом раздался тонкий, пронзительный

свисток.

Антошка потоптался возле казармы на снегу,

выделывая ногами разные вензеля, и, весь охвачен-

ный дрожью и сладким позывом к дремоте, пошел

и лег спать. И когда засыпал под гул усталых раз-

говоров и шарканье ног—казалось ему, что он

дома, что тут возле него и мать, и сестры, и все

родное, домашнее...

VIII.

Хорошо провел Антошка этот день.

Встал рано, как только зашумела казарма,

оделся в чистое и выскочил на двор.

Было холодно; солнце недавно взошло, небо

еще отливает розовым светом, и снег чуть розовеет

вдали, а ближе он белый-белый. Солнце зажигает

на снегу радужные искры, они прыгают, горят,

переливаются, а тени лежат густые, спокойные,

синие. Дымятся трубы; дым подымается вверх

столбами, тихо покачивается и тает. На селе зво-

нит колокол. Плывут медные удары звучно, при-

зывно, как будто выговаривают:

— К нам, к нам, к нам!

А потом посыпался веселый трезвон:

— В гости просим, в гости просим,— отчетливо

и быстро вызванивали маленькие колокола.

И церковь видна на бугре, белая, с золотыми

крестами. Кое-кто из пожилых, семейных пошел в

церковь, а другие просто так на село. Там сегодня

базар, понаехали с окрестностей, навезли всякого

добра. Весело, людно.

Аверьян ушел на село, а Антошке хорошо и