Под грозой (сборник)

жался к ящикам.

Ребятам стало скучно в темноте среди безмолв-

ных, перепуганных людей. Андрейка обернулся

к товарищам и сказал:

— Пойдем. Чего тут?

И ребята двинулись дружной стайкой к дверям.

— Куда вы?—остановил их какой-то мужчина.

— На улицу,— сказал Гаврик.

— Обалдели вы, что-ли? Там стреляют.

— А что-ж нам до утра тут сидеть?

Вылезли со смехом из подвала. Грохали пушки,

но пулеметной трескотни 'уже «е было. На улице

по-прежнему было пустынно. Редкие прохожие

влипались в стены, прячась от снарядов.

Ребята побежали вдоль домов, пригибаясь

к земле, когда над головами вжикали шрапнели.

И выбрались глухими переулками к спуску.

16.

Дни и ночи сплетались в один грохочущий

круг, и таких кругов проплыло уже восемь.

А борьба все продолжалась. Заднепровье громило

город, осыпая его снарядами; город откликался

гайдамацкими г ар мотами на заднепровский рев,

и все слабее были его удары.

По ночам на улицах все чаще вспыхивали

летучие бои. Трещали ружья, цокали пулеметы,

лопались ручные гранаты. И все казалось, что

кто-то хрякает человечьи головы о мостовую

и токмачет их в пустой бадье.

У Щербаковых кончилась мука, не было хлеба.

Лавки на окраинах были закрыты. И только

в центре кое-где выдавали хлеб.

Целый день Щербаковы просидели без хлеба.

В обед похлебали горячей воды, жиденько запра-

вленной отрубями.

К вечеру стало подводить животы. Танька ску-

лила, уткнувшись в угол.

Андрейка сидел скучный. Что-то перекатыва-

лось в пустом животе, подступая тошнотой к горлу.

Наконец, он не выдержал.

— Мать.

—■ Чего тебе?

— Я пойду за хлебом.

— Куда?

— На Крещатик, там, говорят, дают.

— Ну да, чтоб голову оторвало.

— А что-ж, голодным сидеть?

— Потерпим.

— Вон -Танька ревет.

Мать ничего не сказала, только отвернулась

и вытерла слезы.

«Пойду», упрямо подумал Андрейка.

Возле кровати, на полочке, лежали талоны.

Андрейка тихонько сунул их в карман и незаметно

выскользнул во двор.

Было под вечер. Серая муть лежала над горо-

дом и только на западе проступал блеклый про-

стуженный румянец. Улицы были сумрачно-

пустынны, низкими казались дома. Как будто при-

жимались они к земле, спасаясь от грохота, от

ударов.

Андрейка бежит. Жутко на пустых улицах.

Люди или тени жмутся кое-где у стен? Гукают

пушки. Небо покраснело там, где спряталось

в мутно-серой мгле солнце, и еще в двух-трех

местах от пожаров.

Вот и Крещатик. Высокие, мертвые дома. Смот-

рят слепыми окнами, и нигде ни огонька, ни лица

человеческого.

По одну сторону длинная вереница людей

жмется к стенам. Андрейка подбежал и спросил

у крайнего:

— За хлебом?

— Да,—шевельнулись губы. А лицо неподвиж-

ное и куда-то провалились глаза.

Стал в очередь, прижался к соседу и замер.

А улица жила грозной и жуткой жизнью.

Сгущались сумерки, мутно-серое небо побагро-

вело. Заря ли это или зарева пожаров—трудно

было сказать. Кругом грохот, треск, громыханье.

Кажется, будто валятся дома, падают на мостовую

камни, гремит железо крыш, подобно грому...

Где-то совсем близко рвется шрапнель.

— Взжжж... бах.

И эхо мертвых домов откликается гулко:

— Б а- бах.

Невдалеке—перестрелка. Слышно, как цокает

пулемет, посвистывают и бьются о стены пули.

И люди, стоящие у стен, слыша это посвистыва-

ние, теснее прижимаются к дверям и окнам.

Каким большим и тяжелым кажется сам себе

каждый. Эти руки, ноги, плечи, голова... Вытя-

нуться бы в ниточку, прилипнуть паутиной

к стене—и стоять...

— Взжж... бах.

Совсем близко. Зыбь бежит по очереди, теснее

прижимаются друг к другу, и каждый думает

с тоской:

—- Скоро ли откроют?

Андрейка оглянулся. За ним вытянулся длин-

ный, черный хвост. Мужчины, женщины, дети.

Голодные, испуганные стянулись сюда за хлебом.

Вот пробежала по рядам волна:

— Открыли.

Сгрудились еще теснее. Продвинулись немного

вперед. И стало как будто легче.

А улица, как и прежде, в грохоте, в пальбе,

в зареве пожаров, в клубах дыма, подымающегося

из за домов.

Бежит, сломя голову, автомобиль.

— Стой!—кричит на углу охрана.

Автомобиль мчится дальше. Вслед ему гремят

выстрелы. Шаг за шагом все ближе к дверям, все

теснее жмутся друг к другу. Из лавки уже несут

горячий хлеб. Запах его щекочет ноздри. Смот-

рят на счастливчиков и думают:

— Хватит ли всем?

Грохот по мостовой. Бегут, рявкая, броневики.

Один, другой, третий. Слепые, серые, в стальных

чехлах, с выпяченными дулами.

Опять где-то близко затрещали пулеметы.

Заныли, защелкали пули. И опять зыбь бежит по

очереди. Страшно.

И вот Андрейка уже в лавке. Смотрит на

полки—хлеб еще есть. Отлегло от сердца.

Дает талоны и получает круглый двухфунтовый

хлебец. Радость заливает его с головы до ног.

Выбрался из толпы и пустился бегом по ули-

цам. Кругом все громыхает, жужжит, посвисты-

вает, дымные зарева лижут небо. Но все это оста-

лось как будто позади, и Андрейка не думает об

этом. В руках у него хлебец, доставшийся ему так

дорого, он прячет его под полой пальтишка

и бежит дальше.

Вот и дом. Вбежал в комнату, красный, взбу-

дораженный.

Мать так и кинулась к нему.

— Где ты был? '

Андрейка молча достал из-под полы хлебец

и протянул его матери.

— Это ты за хлебом бегал?

— Да.

Хотела побранить, но как бранить, если в доме

ни крошки.

Посмотрела на хлебец, потом на Андрейку