Под крики сов

И тут он вспомнил, очнувшись ото сна, что по возвращении из городского отпуска он не увидит мать на вокзале, она не встретит его, не спросит, случались ли у него припадки, не напомнит отдать билет кондуктору и не предостережет, чтобы он не вышел на другой станции, не высунул голову из окна, и не заговорил с незнакомцем; и он был рад, что не обратился к той бледной смуглой девушке, потому что его мать недолго покоилась в могиле, она заперта под землей, а она никогда не выносила быть запертой, даже в одежде или в дешевых бусах, обтягивающих шею, она расстегивала верхнюю пуговицу платья и расстегивала бусы, чтобы легче дышать и освободиться.

31

Какое-то августа

Похоже, я никогда не узнаю точную дату, когда я начала новый дневник после того, как потеряла старый. Не понимаю, что с ним произошло. Тим дразнит меня и говорит, что спрятал его, читает и наслаждается; но я знаю, что он просто надо мной подтрунивает. Я помню, что дневник пропал после того, как ушел Тоби, а Тоби ушел так внезапно, что дети могли бы сгореть заживо, и нас обличали бы в «Вечерней звезде» как пример родителей, которые оставляют малолетних детей одних на ночь. И я не знаю, что Тоби сделал с ковром в гостиной, но он безнадежно испорчен.

Мы уедем на юг в следующем месяце. Не могу скрыть свое волнение, как и дети, которые расспрашивают и расспрашивают о доме, а я отвечаю и отвечаю на их вопросы, пока не устану.

– А где это, мамочка?

– Там, где мама жила, когда была маленькой девочкой.

– Но где?

– На старой свалке.

(Я люблю на вопросы детей давать точные ответы.)

– Что такое свалка?

– Такое место, куда складывают всякие никому не нужные гадости.

– И детей тоже?

– Нет, милый. В любом случае свалку засыпали, вы ее даже не увидите.

– Ты имеешь в виду, что она не сможет появиться как привидение, потому что сверху наш дом, как пробка в бутылке, и он крепко ее держит?

Позже

Я прочитала эту страницу Тиму, и его позабавили детские вопросы. Мой милый Тим.

Кстати, Дафне сделают какую-то операцию, чтобы она стала нормальной.

А теперь мне нужно прочитать главу из книги «Плачь, любимая страна» [18], в которой описывается негритянский вопрос в Южной Африке.

32 Дафна

На юге есть место под названием Эрроутаун, где свет застыл бледным золотом на улице с тополями, чьи навеки бледно-золотые листья готовы упасть, но никогда не опадают; и деревья недвижны; и облака, от цвета гелиотропа до белоснежья, словно ягоды акмены обильноцветущей на небесной ветке. И дома там размыты, будто дымом от желтого и синего огня; и люди укутаны и укрыты желтыми и синими облаками. А если вы прислушаетесь, на той улице ничего не услышите, люди там не двигаются, и вы никогда не сможете по ней пройти, если только не разобьете стекло и не пролезете, истекая кровью, обезумевшей близорукой фигурой к картине, висящей на стене комнаты, где живет Дафна.

Картина называется ЭРРОУТАУН ОСЕНЬЮ, С ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЯМИ.

Достопримечательности – это горы.

Увы, наполовину воображаемые. Больные пишут свои сны на картинах, создавая за желтым и голубым облаком застывший склон мыслей, чья метель, высвободившись из тишины, вырубленная из сугроба беспробудного сна день за днем, будет лететь, словно лебеди или стрелы, пущенные из пасти желто-голубого облака, чтобы хлестать или петь в безумной ночи четырех стен и мертвой молочной колбы за проволокой.

А утром розовые люди приходят, чтобы отпереть дверь, и пробираются сквозь снег к замерзшим телам, сваливают их на маленькие тележки, украшенные красно-бело-синими флажками и берилловым камнем, и катят на свалку, чтобы разбросать среди тои-тои или сжечь.

33

Сначала, когда мир изменил цвет и форму, и осенью Дафну увезли в Эрроутаун, с достопримечательностями, там ее встретила женщина с седыми волосами, сморщенным лицом и глазами цвета песчаника, которая вывела Дафну из машины скорой помощи и указала на дверь в ванную, где в склоне одной из гор было вычерпано корыто, куда лилась чуть теплая вода.

– Тебе надо принять ванну, – сказала женщина. – Залезай.

Ее звали Флора Норрис; ее лицо было сделано из проволоки венков, маковых и настурциевых, возложенных на могилу воображаемого любовника двадцать лет назад. Она служила в больнице надзирательницей, Главой Достопримечательностей, из которых исключено племя, носившее снежные плащи и совершавшее каждое утро набеги на тополевый мир и сине-желтое облако людей. Но Дафна этого не знала. Она села в ванну и потерла пальцем песчано-каменные глаза надзирательницы. Лежа в корыте, она взяла в руку небольшой торт с кремом, который пах, как стирка, и простыни, пузырящиеся в котле.

– Не ешь. Мойся им, – приказала Флора Норрис.

Дафна натерлась кремом, чтобы смягчить воспаленную кожу в тех местах, где ее поцарапал песчаник и теперь саднило. А потом женщина вылила водопад из баллончика с клизмой на волосы Дафны и сказала:

– Теперь выйди и надень эту ночнушку.

Но сначала:

– Есть шрамы? От каких-нибудь операций? Дай посмотреть.