Под небом Аргентины

— Э, тогда пусть уходит. — Арнедо подмигнул Стояну. — Он сидел с Чоло, вот я и решил, что ты захочешь его порасспросить о том о сем.

Чола так и замерла с открытым ртом. Потом сбежала с порога и схватила обеими руками правую руку Стояна.

— С Чоло, говоришь, а? А ты, старик, чего хихикаешь, словно умом тронулся, человека в дом не догадаешься пригласить?

— Темно еще…

— Ох и вредный ты! — махнула рукой Чола. И обернулась к Стояну: — Так прямо оттуда а?

— Нет, из дворца президента, — засмеялся Арнедо.

— Держишь человека на улице, да еще и подшучиваешь. Как тебе не стыдно, пустая ты голова!

Они вошли в комнату. Растерянная и взволнованная, Чола подала гостю стул и села напротив него. Потом вдруг вскочила, сунула чайничек в руки улыбающемуся Арнедо, приказала ему приготовить мате и убежала в соседнюю комнату. Сквозь тонкую жестяную стенку ясно слышался ее мощный голос.

— Вставай, сынок! Сбегай в лавку, купи печенья и булочек. Только свежих.

Сын что-то бормотал сонным голосом.

— Да глухой ты, что ли, на все деньги возьмешь! Все такая же возбужденная, она ворвалась в комнату и с шумом хлопнулась на стул. Крикнула мужу, чтобы скорее приносил мате, потом уставилась на гостя, словно не желая пропустить и звука из того, что он произнесет, и спросила:

— Так говори же! Как там Чоло? Фу, Эваристо же, ну!

Стоян слышал о донье Чоле много хорошего. Но по правде сказать, такого не ожидал. Столько сердечности, теплоты и доброты исходило от этой энергичной женщины, что он сразу почувствовал себя, как в кругу родных.

— Да говори ты! — затеребила его Чола.

— Эваристо молодчина. Посылает вам привет. На днях придет.

— Били вас? — спросил Арнедо.

— Ты же знаешь, дон Арнедо, — неопределенно усмехнулся Стоян, — бьют собаки, да заживает..

— Но если судить по тебе… — Арнедо повернулся к жене: — Знала бы ты, каким он был.

— Их черед тоже придет, — взорвалась Чола, — отольются им наши муки!

— А как он держался? — спросил дон Арнедо.

Стоян пососал мате и уставился в окно. Какие вопросы они задают! Кому это нужно? Дело прошлое…

В комнату вошел младший сын Чолы с порядочным кульком в руках. Она придвинула стол к гостю, развернула кулек и положила перед Стояном булочки и бисквиты. Потом заглянула ему в глаза и тревожно спросила:

— Почему ты молчишь? Говори!

Стоян встрепенулся.

— Сын твой, донья Чола, держался, как мужчина…

— Рассказывай, не тяни!

Чола не сводила глаз с его губ. Арнедо приготовился слушать. А Стоян весь взмок, стараясь найти подходящие слова в своем еще бедном испанском словаре и произносил их, запинаясь:

— В первые дни нас держали в одной камере человек десять. Все с вашей улицы. Из болгар один я… Били всех, не говоря ни слова… — Стоян тоскливо улыбнулся. — Не побои были страшны, а унижение… Каждый день, утром и вечером, старшой, подлая тварь, открывал камеру, скалил гнилые зубы и хриплым пьяным голосом кричал: "Двигай! На чистый воздух, на тренировку!" Мы выходили, а полицейские псы, в форме и в гражданском, выстраивались по обе стороны коридора и избивали нас палками и дубинками. Каждый из нас получал дважды в день самое малое по пятьдесят ударов.

— Будь они прокляты, ироды! — выдохнула Чола Потом раздраженно крикнула мужу, не зная, на ком излить свою боль: — Давай же мате! А ты, — обернулась она к сыну, — чего торчишь, как свеча? Садись или убирайся подобру-поздорову!

— Ладно, старая, попей мате! Пусть лучше не рассказывает, если не можешь слушать…

— Еще чего! — опять рассердилась Чола. — Пусть все рассказывает! И как Чоло держался. Хочу знать, исполнил он мой наказ или… — И Чола другим тоном обратилась к гостю: — Что же ты не берешь печенья? Бери, ешь. И рассказывай.

— Исполнил он твой наказ, — тепло сказал Стоян.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю… Ведь я тебе сказал, что мои товарищи по камере с вашей улицы. Выдержал Эваристо все испытания, как настоящий пролетарий. Мы вместе в комнате следователя были… Меня бьют, мучают, а его заставляют смотреть, чтобы напугать. Пожелтел парень, как лимон… — Стоян жадно потянул мате и умолк. Стоит ли продолжать?

Но Чола хотела знать все.

— Думал я, что умру, — признался Стоян, — особенно когда выворачивали руки и ноги… Изо всех сил удерживался, чтобы не застонать, сознание потерял. Оставили, наконец, меня в покое, а Эваристо сказали: выбирай — или назовешь коммунистов в своем квартале и выйдешь на волю, или готовься к пыткам пострашнее. Он был как не в себе, и я подумал, что он не выдержит. Но он в ответ на предложение полицейского плюнул в рожу самому главному палачу, лёг на стол и крикнул: "Начинайте, собаки!"

— Вот молодец! — всплеснула — своими большими руками Чола. — И сильно его мучили?

— Выдержал все, как мужчина и коммунист, — избегая отвечать на вопрос, сказал Стоян.

— И ты тоже, жена! — с упреком заметил Арнедо. — Когда Чоло придет, тогда его и расспрашивай.

— Ты помолчи! — вспылила Чола и быстро утерла две слезинки, предательски блеснувшие в уголках ее красивых темно-зеленых глаз. Досадуя, что ее слезы увидели, она крикнула: — Чего уставился? Давай мате!