Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Но тутъ мое несчастное куцое воображеніе сыграло со мной скверную штуку и испортило все дло. Настройщикъ ничего изъ себя не представлялъ, я предпочиталъ техника, генія, который совершилъ великія дла… у него была фабрика.

— Фабриканту не надо никакихъ свидтельствъ, — прервалъ меня Фалькенбергъ и не хотлъ меня больше слушать. — Нтъ, изъ этого ничего не выйдетъ.

Печальные и удрученные, мы пошли дальше и дошли до столба.

— Такъ ты не пойдешь туда? — спросилъ я.

— Иди самъ, — отвтилъ Фалькенбергъ съ раздраженіемъ. — Вотъ, бери свое тряпье!

Но едва мы прошли мимо столба, какъ Фалькеибергъ замедлилъ шаги и пробормоталъ:

— Досадно все-таки, что изъ этого ничего не выйдетъ. Такой хорошій случай.

— Мн кажется, что ты просто могъ бы зайти къ нимъ въ гости. Ничего нтъ невозможнаго, что ты дйствительно приходишься имъ родственникомъ.

— Жалко, что я не узналъ, нтъ ли у него племянника въ Америк.

— А ты, въ случа надобности, разв сумлъ бы поговорить по-англійски?

— Молчи! — сказалъ Фалькенбергъ. — Заткни свою глотку! Не понимаю, чего ты тутъ ходишь и хвастаешь.

Онъ былъ очень нервенъ и золъ и снова зашагалъ впередъ. Но вдругъ онъ остановился и сказалъ:

— Ршено. Дай мн твою трубку. Я ее не буду закуривать.

И мы повернули и пошли въ гору. Фалькенбергъ опять заважничалъ, размахивалъ трубкой и разсуждалъ относительно положенія усадьбы. Мн стало немного досадно, что онъ шелъ такимъ бариномъ, а я тащилъ мшки, и я сказалъ:

— Такъ ты опять настройщикъ, что ли?

— Мн кажется, что я доказалъ, что могу настраивать фортепіано, — отвтилъ онъ коротко. — Чего же тутъ спрашивать?

— Но представь себ, что барыня понимаетъ въ этомъ кое-что? И что она потомъ попробуетъ фортепіано?

Фалькенбергъ молчалъ, я видлъ, что онъ задумался. Мало-по-малу его спина согнулась и голова опустилась.

— Пожалуй, что это опасно. На, бери свою трубку, — сказалъ онъ. — Мы пойдемъ и спросимъ просто-напросто работы.

XV

Случилось такъ, что мы могли быть полезны сейчасъ же, какъ только вошли во дворъ: ставили новый флагштокъ, людей было мало; мы взялись за дло и исполнили его съ блескомъ. Въ окошкахъ видно было много женскихъ лицъ.

— Капитанъ дома?

— Нтъ.

— А барыня?

Барыня вышла къ намъ. Она была блокурая, высокая и ласковая, какъ молодой жеребенокъ. Она такъ мило отвтила намъ на нашъ поклонъ.

Есть ли какая-нибудь работа для насъ?

— Не знаю. Нтъ, кажется, что нтъ. Дло въ томъ, что моего мужа нтъ дома.

Мн показалось, что ей было тяжело отказывать намъ, и я уже взялся за фуражку, чтобы не безпокоить ея. Но, повидимому, Фалькенбергъ показался ей нсколько страннымъ, такъ какъ онъ былъ хорошо одтъ, и у него былъ носильщикъ. Она посмотрла на него съ любопытствомъ и спросила.

— Какой работы вы ищите?

— Всякой работы, — отвтилъ Фалькенбергъ. — Мы можемъ строить заборы, рыть канавы, штукатурить.

— Теперь немного поздновато для такихъ работъ, — сказалъ одинъ изъ работниковъ, стоявшихъ у флагштока.

— Да, это правда, — подтвердила барыня. — Право, не знаю, но теперь обденное время, не хотите ли вы войти и пообдать? Чмъ Богъ послалъ?

— Спасибо за предложеніе! — отвтилъ Фалькенбергъ.

Меня глубоко огорчило, что онъ отвтилъ такимъ неизящнымъ образомъ, и что онъ осрамилъ насъ. Тутъ я могъ бы отличиться.

— Mille gr^aces, madame, vous ^etes trop aimable! — сказалъ я на благородномъ язык и снялъ фуражку.

Она обернулась и посмотрла на меня во вс глаза. Ея удивленіе было комично.

Насъ посадили въ кухн и дали намъ отличный обдъ. Барыня ушла въ комнаты. Когда мы поли и собрались уже уходить, она снова вышла въ кухню. Фалькенбергъ опять подбодрился и ршилъ злоупотребить ея любезностью: онъ предложилъ ей настроить фортепіано.

— Вы и это умете? — спросила она и посмотрла на него съ удивленіемъ.

— Да, я умю. Я настраивалъ въ сосдней усадьб.

— У меня рояль. Мн очень хотлось бы…

— Вы можете быть спокойны.

— Есть у васъ…?

— У меня нтъ свидтельства. Я никогда не просилъ свидтельства. Но вы сами услышите.

— Ну да, ну да, пожалуйста.

Она пошла впередъ, а онъ послдовалъ за ней. Когда растворилась дверь, то я увидалъ комнату, увшанную картинами.

Служанки бгали взадъ и впередъ по кухн и поглядывали на меня, чужого человка; одна изъ нихъ была очень хорошенькая. Я сидлъ и радовался, что выбрился какъ разъ въ этотъ день.

Прошло минутъ десять, и Фалькенбергъ началъ настраивать. Барыня опять вышла въ кухню и сказала

— А вы умете говорить по-французски? Это боле, нежели я умю.

Слава Богу, на этомъ дло и кончилось. А то и мн пришлось бы главнымъ образомъ вертться вокругъ, «яичницы», и «ищите женщину», и «государство, это — я»…

— Вашъ товарищъ показалъ мн свой аттестатъ, — сказала барыня. — Вы, оказывается, хорошіе рабочіе. Я не знаю — я могла бы телеграфировать мужу и спросить, нтъ ли у насъ какой-нибудь работы для васъ.

Я хотлъ благодаритъ ее, но не могъ произнести ни слова, — я глоталъ слезы.

Неврастенія.

Потомъ я бродилъ по двору и по полямъ; все было въ порядк, все было убрано. Я не видлъ для насъ нигд никакой работы. Это были, наврное, богатые люди.