Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

И она убжала въ домъ, совсмъ точно молоденькая двушка, которая боится, что ее найдутъ слишкомъ доброй. Я долженъ былъ крикнуть ей вслдъ свою благодарность.

Когда капитанъ возвратился на слдующій вечеръ съ валами и колесами, я воспользовался случаемъ, чтобы поблагодарить его за платье.

— Да, да, — отвтилъ онъ. — Это моя жена, — она думала… Оно вамъ впору?

— Да, оно впору.

— Очень радъ. Да, это моя жена… Ну, вотъ ваши колеса. А вотъ инструменты. Спокойной ночи.

Повидимому, и мужъ, и жена любили длать добро. А потомъ они сваливали другъ на друга. Итакъ, это было то супружество, о которомъ мечтаетъ мечтатель…

XIX

Лсъ становится голымъ и молчаливымъ. Въ немъ не раздается больше птичьихъ голосовъ, одн лишь вороны хрипло каркаютъ около пяти часовъ утра и летаютъ надъ полями. Мы видимъ ихъ, когда идемъ съ Фалькенбергомъ въ лсъ на работу; молодые воронята, которые еще не выучились бояться людей, прыгаютъ по тропинк передъ самыми нашими носами.

Намъ встрчается также и зябликъ, этотъ лсной воробей. Онъ побывалъ въ лсу, а теперь опять возвращается къ людямъ, среди которыхъ онъ любитъ жить и которыхъ ему хочется узнать всесторонне. Славный, маленькій зябликъ! Собственно, это — перелетная птица, но его родители выучили его зимовать на свер. А онъ внушитъ своимъ дтямъ, что только на свер и можно зимовать. Но въ его жилахъ еще течетъ кровь кочевниковъ, и онъ остается странникомъ. Въ одинъ прекрасный день онъ собирается со всми своими сородичами и улетаетъ за много миль, къ совершенно чужимъ людямъ, которыхъ, быть можетъ, ему тоже хочется узнать, — тогда осиновая роща сиротетъ. Проходитъ иногда больше недли, пока новая стая этихъ непосдливыхъ жильцовъ поселится въ осиновой рощ. Боже, какъ часто я наблюдалъ за зябликами, и какъ они забавляли меня!

Однажды Фалькенбергъ объявилъ мн, что онъ совершенно пришелъ въ себя. Зимою онъ сбережетъ около ста кронъ изъ того, что онъ заработаетъ рубкой деревьевъ и настройкой фортепіано, и онъ снова помирится съ Эммой. Онъ посовтовалъ и мн перестать вздыхать по дамскому полу высшаго разряда и опуститься къ равнымъ мн.

Онъ былъ правъ.

Въ субботу мы кончили работать немного ране обыкновеннаго, такъ какъ ршили итти въ лавку. Намъ нужны были рубашки, табакъ и вино.

Въ то время, какъ я стоялъ въ мелочной лавк, мн вдругъ попалась на глаза маленькая швейная шкатулочка, отдланная раковинами, одна изъ тхъ шкатулокъ, которыя, бывало, прежде моряки покупали въ приморскихъ городахъ и отвозили домой своимъ возлюбленнымъ. Теперь нмцы изготовляютъ ихъ тысячами. Я купилъ шкатулку, чтобы сдлать изъ одной изъ раковинъ ноготь для моей трубки.

— На что теб шкатулка? — спросилъ Фалькенбергъ, — ужъ не для Эммы ли это?

Ревность проснулась въ немъ и, чтобы не отставать отъ меня, онъ купилъ для Эммы шелковый платокъ.,

На обратномъ пути мы начали пить вино и болтать; ревность Фалькенберга еще не прошла. Тогда я выбралъ себ подходящую раковину, выломалъ ее и отдалъ ему шкатулку. И мы съ нимъ снова стали друзьями.

Стало смеркаться, и луны не было. Вдругъ мы услыхали музыку, которая доносилась изъ дома на пригорк. Мы сейчасъ же сообразили, что тамъ танцуютъ, — свтъ то скрывался, то снова появлялся, какъ въ маяк.

— Зайдемъ туда, — сказалъ Фалькенбергъ.

Мы были въ веселомъ настроеніи духа.

Когда мы подошли къ дому, то мы натолкнулись на нсколькихъ парней я двушекъ, которые вышли на воздухъ, чтобы прохладиться. Эмма тоже была тамъ.

— Посмотрите-ка, и Эмма тоже здсь! — крикнулъ Фалькенбергъ добродушно; онъ вовсе не былъ недоволенъ тмъ, что Эмма пришла сюда безъ него. Эмма, иди-ка сюда, я теб что-то дамъ.

Онъ думалъ, что ему достаточно сказать доброе слово; но Эмма повернула ему спину и ушла въ домъ. Когда Фалькенбергъ хотлъ итти за ней, то ему загородили и объявили, что ему тамъ нечего длать.

— Но вдь тамъ Эмма. Попросите же ее выйти ко мн.

— Эмма не выйдетъ. Эмма съ Маркомъ, съ сапожникомъ.

Фалькенбергъ былъ пораженъ. Онъ такъ долго былъ холоденъ къ Эмм, что она, наконецъ, бросила его. Такъ какъ онъ продолжалъ стоять на одномъ мст и глазть на звзды, то нсколько двушекъ стали смяться надъ нимъ:

— Что, остался на бобахъ, бдняга?

Фалькенбергъ вынулъ у всхъ на глазахъ бутылку и поднесъ ее къ губамъ; выпивъ нсколько глотковъ, онъ вытеръ горлышко ладонью и передалъ бутылку сосду. Отношеніе къ намъ сразу улучшилось, — мы были славные ребята, у насъ были бутылки въ карманахъ, и мы пустили ихъ въ круговую; а кром того, мы были чужіе и внесли нкоторое разнообразіе. Фалькенбергъ, балагурилъ и несъ всякую чепуху о сапожник Марк, котораго онъ все время называлъ Лукой.