Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Танцы въ дом шли своимъ чередомъ, но вы одна изъ двушекъ не покидала насъ. — Бьюсь Съ закладъ, что и Эмма хотла бы быть съ нами, — хвасталъ Фалькенбергъ. Здсь была Елена, Рённаугъ и Сара; посл угощенія изъ бутылки он благодарили Фалькенберга пожатіемъ руки, какъ и полагалось по обычаю. Но другія двушки, которыя уже обучились хорошимъ манерамъ, говорили только:- Спасибо за угощеніе! Фалькенбергъ присмотрлъ себ Елену, онъ обнялъ ее за талію и объявилъ, что она въ его вкус. Когда они стали удаляться отъ насъ, то никто не окликнулъ ихъ и не остановилъ. Понемногу вс разошлись попарно и исчезли въ лсу. Мн досталась Сара.

Когда мы возвратились изъ лсу, то оказалось, что Рённаугъ все время стояла на томъ же мст и прохлаждалась. Что за странная двушка, такъ она и простояла здсь все время! Я взялъ ее за руку и сталъ болтать съ ней, а она только улыбалась на все и ничего не отвчала. Когда мы пошли съ ней къ лсу, то мы услыхали въ темнот голосъ Сары, которая кричала намъ вслдъ:

— Рённаугъ, пойдемъ-ка лучше домой!

Но Рённаугъ ничего не отвтила, она была такая молчаливая. У нея была кожа молочной близны, и она была высокая и тихая.

XX

Выпалъ первый снгъ. Онъ сейчасъ же таетъ, но зима уже не за горами. И наша работа въ лсу у капитана тоже клонится къ концу, намъ осталось поработать еще, можетъ быть, недли дв. Куда мы потомъ днемся? Въ горахъ прокладывали полотно желзной дороги, а кром того, можно было бы надяться на рубку деревьевъ въ томъ или другомъ имніи. Фалькенбергъ склонялся къ желзнодорожной работ.

Но моя машина не могла быть окончена въ такой короткій срокъ. У каждаго изъ насъ были свои заботы. Кром машины, я еще возился со своей трубкой, въ которую хотлъ вдлать ноготь изъ раковины, а вечера были коротки, и мн не хватало времени. А Фалькенбергъ обдумывалъ, какъ бы снова сойтись съ Эммой. Какая это была скучная и длинная исторія. Она гуляла съ сапожникомъ Маркомъ, — ну, хорошо; а Фалькенбергъ въ отместку ей, преподнесъ въ минуту увлеченія двушк Елен шелковый платокъ и шкатулку изъ раковинъ…

Фалькенбергъ былъ золъ и сказалъ мн однажды:

— Повсюду, куда ни глянешь, только одн непріятности, неудачи и глупость!

— Разв?

— Да, въ этомъ я убдился, если хочешь знать. Она со мной не пойдетъ въ горы.

— Ее, вроятно, удерживаетъ сапожникъ Маркъ?

Фалькенбергъ мрачно молчитъ.

— Не пришлось мн также и пть больше, — говоритъ онъ черезъ минуту.

Разговоръ перешелъ на капитана и его жену. У Фалькенберга были нехорошія предчувствія: между ними дурныя отношенія.

Этакій сплетникъ! Я сказалъ:

— Извини, въ этомъ ты не смыслишь ни аза.

— Вотъ, какъ? — отвтилъ онъ съ раздраженіемъ. И онъ раздражался все больше и больше и сказалъ:

— А ты, быть можетъ, видлъ, что они никогда другъ съ другомъ не разлучаются? И другъ безъ друга не могутъ жить? Я, по крайней мр, никогда не слыхалъ чтобы они обмнялись хоть единымъ словомъ

Этакій идіотъ, этакій дуралей!

— Не понимаю, какъ ты сегодня пилишь! — говорю я недовольнымъ тономъ. — Вотъ, посмотри, куда ты захалъ!

— Я? Да вдь мы вдвоемъ пилимъ.

— Ладно, значитъ, дерево слишкомъ оттаяло. Перейдемъ, въ такомъ случа, опять къ топорамъ.

Мы долго рубили, каждый отдльно, злые и недовольные. Какъ смлъ онъ наклеветать на нихъ, что они никогда не говорятъ другъ другу ни слова? Но, Боже, а вдругъ онъ правъ! Фалькенбергъ не дуракъ, онъ въ людяхъ знаетъ толкъ.

— Какъ бы тамъ ни было, но когда они говорили съ нами другъ о друг, то они говорили очень хорошо, — сказалъ я.

Фалькенбергъ продолжалъ рубить.

Я продолжалъ мысленно обсуждать этотъ вопросъ.

— Пожалуй ты и правъ, что это не то супружество, О которомъ мечталъ мечтатель, но…

Для Фалькенберга эти слова пропали даромъ, онъ ничего не понялъ.

Во время обденнаго отдыха я возобновилъ этотъ разговоръ:

— Вдь ты говорилъ, что если онъ съ ней не хорошъ, то ему попадетъ?

— Да, я это говорилъ.

— А ему все-таки не попало?

— А разв я говорилъ, что онъ съ ней нехорошъ? — спросилъ Фалькенбергъ съ досадой. — Они просто надоли другъ другу, вотъ въ чемъ дло. Если одинъ входитъ, то другой уходитъ. Если случается, что онъ заговоритъ о чемъ-нибудь въ кухн, то она блднетъ, и видно, что ей противно, и она не слушаетъ его.

Мы долго рубимъ молча, и каждый думаетъ о своемъ.

— Пожалуй, мн-таки придется задать ему встрепку.

— Кому?

— Лук…

Я окончилъ трубку и послалъ ее капитану черезъ Эмму. Ноготь былъ очень натураленъ. При помощи хорошихъ инструментовъ, которые у меня были, мн удалось вдлать ноготь въ палецъ и прикрпить его съ внутренней стороны мдными гвоздиками совершенно незамтно. Я былъ доволенъ своей работой.

Вечеромъ, когда мы ужинали, въ кухню вышелъ капитанъ съ трубкой въ рукахъ и поблагодарилъ меня за нее; при этомъ я могъ убдиться въ прозорливости Фалькенберга: не усплъ капитанъ выйти въ кухню, какъ барыня вошла въ комнаты.

Капитанъ очень хвалилъ за трубку и спросилъ, какимъ образомъ я прикрпилъ ноготь. Онъ назвалъ меня артистомъ и мастеромъ своего дла. Вся кухня слушала это; я думаю, что въ то мгновеніе Эмма согласилась бы быть моею.

Ночью случилось такъ, что я выучился, наконецъ, дрожать.