Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

— Отгадать это вовсе не трудно, — замтилъ онъ. — Но что касается до меня, то я уже ни къ кому больше не пойду.

— Такъ ты, значитъ, женишься на Эмм!

— Да, это дло налаживается. Досадно, что и теб нельзя здсь остаться. Тогда и ты, пожалуй, могъ бы жениться на одной изъ остальныхъ.

И онъ продолжалъ дальше говорить на эту тему и сказалъ, что я, можетъ быть, и могъ бы жениться на одной изъ другихъ двушекъ, но что у капитана не было больше никакой работы для меня. Мн не надо даже на слдующій день итти въ лсъ… Я слушалъ Фалькенберга, но слова его доносились до меня откуда-то издалека, изъ-за цлаго моря сна, которое надвигалось на меня.

Когда я проснулся наслдующее утро, то лихорадки у меня уже больше не было, я чувствовалъ только нкоторую истому; тмъ не мене, я приготовился идти въ лсъ.

— Теб незачмъ надвать на себя больше платье, въ которомъ ты ходишь на работу въ лсъ. Вдь я уже сказалъ теб это.

— И то правда! Но я все таки надну рабочее платье, такъ какъ другое совсмъ мокрое.

Фалькенбергъ чувствуетъ себя немного смущеннымъ вслдствіе своей измны; но онъ извиняется тмъ, будто бы думалъ, что я наймусь къ священнику.

— Такъ ты, значитъ, не пойдешь на работу въ горы? — спросилъ. я.

— Гм… Нтъ изъ этого ничего не выйдетъ. О, нтъ! Ты и самъ понимаешь, что я усталъ, наконецъ, таскаться съ одного мста на другое. А лучше, чмъ здсь, мн нигд не будетъ.

Я длаю видъ, что это меня совсмъ не трогаетъ, и выказываю вдругъ большой интересъ къ Петру:- самое ужасное это то, что бднягу выбрасываютъ на улицу.

— Выбрасываютъ, нечего сказать! — воскликнулъ Фалькенбергъ. — Когда онъ пролежитъ здсь больнымъ ровно столько недль, сколько полагается по закону, то онъ отправится домой. Вдь у его отца есть свой дворъ съ землей.

Потомъ Фалькенбергъ объявилъ мн совсмъ чистосердечно, что чувствуетъ себя не въ своей тарелк съ тхъ поръ, какъ ршилъ покинуть меня. Если бы но Эмма, то онъ наплевалъ бы на капитана.

— Вотъ, посмотри-ка, это я отдаю теб.

— Что это такое?

— Это свидтельства. Они мн больше не нужны, но теб они могутъ пригодиться въ трудную минуту. можетъ быть, когда-нибудь вздумаешь настраивать фортепіано.

При этихъ словахъ онъ протянулъ мн бумаги и ключъ для настраиванія.

Но такъ какъ я не обладаю хорошимъ слухомъ Фалькенберга, то эти вещи для меня безполезны, и я объявляю, что чувствую себя боле способнымъ настроить точильный камень, нежели фортепіано.

Фалькенбергъ расхохотался и, повидимому, почувствовалъ нкоторое облегченіе, видя меня такимъ веселымъ до самаго конца.

Фалькенбергъ ушелъ. Мн нечего было длать, а потому я легъ одтый на кровать и сталъ думать. Какъ бы то ни было, но работа наша была окончена, и мы ушли бы отсюда во всякомъ случа. Не могъ же я разсчитывать остаться здсь на вчные времена. Одно не входило въ наши разсчеты, — это то, что Фалькенбергъ остался. Если бы на мою долю выпало получить его мсто, то я работалъ бы за двоихъ! Нельзя ли подкупить Фалькенберга, чтобы онъ отказался отъ мста? Ужъ если говорить всю правду, то мн казалось, что я подмчалъ у капитана нкоторое недовольство по поводу того, что у него на двор есть работникъ, который носитъ одну съ нимъ фамилію. Очевидно, я ошибался.

Я думалъ и ломалъ себ голову. А вдь я былъ хорошимъ работникомъ, насколько я знаю. И я никогда не воровалъ у капитана ни одной минуты для работы надъ моимъ изобртеніемъ.

Я снова погрузился въ дремоту. Меня разбудили шаги на лстниц. Прежде чмъ я какъ слдуетъ усплъ встать съ кровати, въ дверяхъ очутился капитанъ.

— Лежите, лежите, — сказалъ онъ ласково и хотлъ уже уходить. — А впрочемъ, разъ я уже васъ разбудилъ, то мы можемъ, пожалуй, свести наши счеты?

— Благодарю васъ. Какъ вамъ угодно.

— Вотъ видите ли, мы оба, какъ вашъ товарищъ, такъ и я, думали, что вы найметесь къ священнику, а потому… А теперь и хорошей погод насталъ конецъ, такъ что въ лсу работать невозможно, да тамъ и немного осталось несрубленныхъ деревьевъ. Да, что я хотлъ сказать? Вотъ видите ли, я разсчитался съ вашимъ товарищемъ, а что касается до васъ, то я не знаю?…

— Я удовлетворюсь той же платой, конечно.

— Мы ршили съ вашимъ товарищемъ, что ваша поденная плата должна быть немного больше.

Объ этомъ Фалькенбергъ не упомянулъ мн ни единымъ словомъ; по всей вроятности, самъ капитанъ придумалъ это.

— У насъ съ товарищемъ было уговорено, что мы будемъ получать поровну, — замтилъ я.

— Но вдь вы руководили работой. Конечно, вы должны получить по пятидесяти эрэ лишнихъ въ день.

Такъ какъ я убдился, что мои возраженія не послужатъ ни къ чему, то я предоставилъ капитану произнести разсчетъ, какъ онъ хотлъ, и принялъ деньги. При этомъ я замтилъ, что получилъ больше, чмъ ожидалъ.

Капитанъ отвтилъ:

— Очень радъ. Я просилъ бы васъ принять также и вотъ это свидтельство о вашей работ.

И онъ протянулъ мн бумагу.

Онъ былъ справедливый и честный человкъ. Если онъ не упоминалъ о водопроводной работ весною, то онъ, конечно, имлъ на то свои причины, и я не хотлъ надодать ему вопросами.

Онъ спросилъ:

— Такъ вы отправляетесь на желзнодорожные работы?

— Нтъ, я еще не ршилъ.

— Ну, да, конечно… Благодарю васъ за пріятную компанію.