Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Наконецъ она оступилась и упала ко мн въ канаву. Въ канав и безъ того не было свтло, но она наврное ничего не видла, такъ какъ пришла со свта. Она стала нащупывать стны ямы и спросила:

— Вроятно, можно выбраться наверхъ?

Я поднялъ ее, и она вышла изъ ямы. Это было нетрудно, такъ какъ она была очень тоненькая, несмотря на то, что была матерью взрослой двушки.

— Надо было бы быть осторожне! — сказала она, отряхивая съ платья землю. — Это былъ хорошій прыжокъ… Теб придется какъ-нибудь притти во второй этажъ помочь мн переставить кое-что, придешь? Но намъ придется подождать и воспользоваться тмъ временемъ, когда мой мужъ удетъ въ приходъ; онъ не любитъ никакихъ перемнъ. Когда вы окончите здсь всю работу?

Я назначилъ приблизительный срокъ, — недлю или около того.

— А отсюда вы куда пойдете?

— На сосдній дворъ.

Гриндхюсенъ общалъ тамъ копать картофель.

Черезъ нсколько времени мн пришлось пойти въ кухню пропиливать въ полу отверстіе для трубы. Случилось такъ, что барышн понадобилось въ кухн что-то именно въ то время, когда я тамъ работалъ. Она побдила свою антипатію ко мн и обратилась ко мн съ нсколькими словами, и осталась посмотрть на работу.

— Подумай, Олина, вдь теб придется только повернуть кранъ, и вода пойдетъ, — сказала она служанк.

Но старая Олина, повидимому, вовсе не была отъ этого въ восторг.

— Это прямо смшно, — увряла она, — проводить воду въ самую кухню. Двадцать лтъ таскала она всю воду, необходимую для дома, что же она теперь будетъ длать?

— Отдыхать, — сказалъ я.

— Отдыхать?! Я думаю, что человкъ созданъ для того, чтобы работать.

— Ты можешь шить также свое приданое, — сказала барышня съ улыбкой.

Она болтала по-дтски, но я былъ ей благодаренъ за то, что она приняла участіе въ разговор нашего брата, и за то, что она осталась на нсколько минутъ въ кухн. И, Боже мой, какъ живо я работалъ, и какъ я удачно давалъ отвты, и какъ я былъ остроуменъ! Я помню это еще до сихъ поръ. Но вдругъ фрёкенъ Елизавета какъ будто вспомнила, что ей непристойно долго разговаривать съ нами, и она ушла.

Вечеромъ я пошелъ, по своему обыкновенію, на кладбище; но когда я увидалъ, что барышня пришла туда раньше меня, то я сейчасъ же оттуда убрался и пошелъ бродить по лсу. Потомъ я подумалъ: «Ее, конечно, тронетъ моя деликатность, и она скажетъ: «Бдный, какъ это мило съ его стороны!» Не хватало только, чтобы она пошла за мною въ лсъ. Тогда я всталъ бы, удивленный, со своего камня и поклонился бы ей. Она казалась бы немного смущенной и сказала бы: «А я хотла только пройтись немного, здсь такъ хорошо бываетъ вечеромъ, но что ты здсь длаешь?» «Я просто сижу здсь», отвтилъ бы я ей, какъ бы отрываясь отъ своихъ думъ и глядя на нее невинными глазами. И когда она услышитъ, что я сижу позднимъ вечеромъ въ лсу, то она пойметъ, что у меня глубокая душа и что я мечтатель, и она влюбится въ меня…

На слдующій вечеръ она опять была на кладбищ, и меня вдругъ пронзила дерзкая мысль: «Это она приходитъ ради меня!» Но когда я посмотрлъ на нее внимательне, то оказалось, что она была занята чмъ-то у одной могилы, — значитъ, она приходила не ради меня. Я пошелъ опять въ лсъ и наблюдалъ за животными до тхъ поръ, пока могъ видть; потомъ я прислушивался къ тому, какъ на землю падали еловыя шишки и кисти рябины. Я напвалъ, свистлъ и думалъ. Отъ времени до времени я вставалъ и ходилъ, чтобы согрться. Часы шли, наступила ночь. Я былъ такъ влюбленъ, я шелъ съ непокрытой головой и предоставлялъ звздамъ смотрть на меня.

— Который теперь часъ? — спрашивалъ иногда Гриндхюсенъ, когда я, наконецъ, приходилъ на чердакъ.

— Одиннадцать, — отвчалъ я, тогда какъ бывало и два, и три часа утра.

— И ты находишь, что это подходящее время для того, чтобы ложиться спать? Фу, чтобъ теб пусто было!. Будить людей, когда они такъ хорошо заснули!

Гриндхюсенъ переворачивался на другой бокъ и черезъ мгновеніе засыпалъ. Счастливый Гриндхюсенъ!

Но, Боже, какого шута гороховаго представляетъ изъ себя пожилой человкъ, когда онъ влюбляется. А я-то долженъ былъ являться примромъ того, какъ человкъ находитъ душевный миръ и покой!

X

Пришелъ какой-то человкъ за инструментами каменщика, которые ему принадлежали. Какъ, — Гриндхюсенъ, значитъ, не укралъ ихъ! Какъ все было жалко и мелочно, что касалось Гриндхюсена; ни въ чемъ онъ не проявлялъ ни ловкости, ни сообразительности.

Я сказалъ:

— Послушай, Гриндхюсенъ, ты только и годенъ на то, чтобы сть, спать и работать. Вотъ пришелъ человкъ за инструментами. Оказывается, что ты ихъ только взялъ на подержаніе, жалкое ты созданье!

— Ты дуракъ, — сказалъ обиженный Гриндхюсенъ.

Но я сейчасъ же умилостивилъ его, какъ бывало и раньше, превративъ все въ шутку.

— Что мы теперь будемъ длать? — сказалъ онъ.

— Бьюсь объ закладъ, что ты знаешь, что мы будемъ длать, — сказалъ я.

— Ты думаешь?

— Да. Насколько я тебя знаю.

И Гриндхюсенъ былъ смягченъ.

Но во время послобденнаго отдыха, когда я стригъ ему волосы, я опять обидлъ его, посовтовавъ ему мыть свою голову.

— Какъ такой пожилой человкъ, какъ ты, можетъ говорить такія глупости, — сказалъ онъ.