Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками

— Папа. Он в нашей школе биологию преподавал. Это он заставил меня заниматься в хореографическом кружке. У меня получалось. Очень он любил смотреть на меня, когда я надевала пачку. Вот, говорит, почему я назвал тебя Гривуазией — потому что ты прекрасна. Он называл меня Гривуазией Туфелькой. Это как инфузория туфелька, только Гривуазия. А все эти рамочки он своими руками сделал — кружева из фанерки лобзиком выпилил. Красиво же.

— Красиво, — сказал Док. — Папа у тебя был хороший. Правильный папа.

— Хороший, — сказала Азия. — Если хотите курить, то в кухне. Да и спать пора. Ты помоги ему дохромать до кухни, а я пока вам постелю.

— На одном диване, что ли? — спросил Гриша.

— Он здесь ляжет, а ты наверху. Так курить или ложиться?

Гриша помог Доку добраться до кухни, открыл форточку.

Закурили.

— Застряли мы тут, — сказал Гриша. — А тебе, похоже, нравится.

— Душевная баба, — сказал Док.

— Одноглазая ж.

— У нас по два глаза, а чем всю жизнь занимаемся? Машины тырим.

— Да ладно, Док. Пойдем спать.

Пока они курили, Азия разложила диван, потом помогла Доку лечь под одеяло, выключила свет и ушла в свою спальню.

Док закрыл глаза, но не спалось.

Через полчаса он услышал скрип кровати в соседней комнате, а потом увидел в темноте большое белое тело.

— Подвинься, — прошептала Азия.

— У меня ж нога...

— А у меня две. Двигайся.

После завтрака Азия с Гришей отправились копать могилу.

Женщина дала Доку таблетку, чтобы он «переспал боль», и Марат дремал до обеда.

К полудню могила была готова.

Азия сложила диван, откинула коврик и подняла крышку люка.

Док лег на живот, опустил голову и включил фонарик.

Большую часть подпола занимало вычурное кресло — ручки львиные, спинка обита сукном, ножки как будто скручены штопором и капризно изогнуты. В кресле сидел мужчина в белом полотняном костюме, пожелтевшем от времени, в очках и шляпе, при галстуке, в лакированных ботинках. Нижняя челюсть трупа была подвязана жгутом из бинта. Вокруг кресла вились гирлянды восковых цветов, а на столике перед мертвецом горела свеча, выхватывая из темноты ярко-белое лицо и черные губы.

— Праздник какой-то, а не мавзолей, — проговорил Док. — И как мы его достанем?

— Он легкий, — сказала Азия. — Я подам.

Она легко спустилась в подпол, взяла иссохшее тело на руки и подняла его к люку, где его подхватил Гриша.

— Ничего, — сказал Гриша, отворачивая лицо от мертвеца, — приятно пахнет мужчина.

— Я тут каждый день брызгала одеколоном, — сказала Азия, вылезая из люка. — Но гроба у меня нету.

Док надел куртку, оперся на палку и поскакал во двор.

Азия надела туфли без каблука и балетную пачку на свои огромные телеса: «Папе понравилось бы».

Мертвеца погрузили в тачку, очищенную от следов навоза, и отвезли к дереву.

— Вроде как сказать что-то надо, — пробормотал Гриша.

— Семидесятый псалом, — строго возгласила Азия и запела: — Не отвержи мене во время старости, внегда оскудевати крепости моей, не остави мене. — По щекам ее потекли слезы. — Яко реша врази мои мне, и стрегущии душу мою совещаша вкупе, глаголюще: Бог оставил есть его, пожените и имите его, яко несть избавляяй. Боже мой, не удалися от мене, Боже мой, в помощь мою вонми. Да постыдятся и исчезнут оклеветающии душу мою, да облекутся в студ и срам ищущии злая мне...

— Мороз по шкуре, — прошептал Гриша. — Опускаем?

Пропустив веревку под мышками мертвеца, его опустили в могилу.

Гриша и Азия закидали могилу землей, Док перекрестил холмик, и они вернулись в дом.

Поминальный обед начался с постных щей, а потом ели все подряд — вяленое мясо, маринованные грибы, хлеб, пили граппу и чай с конфетами.

— Вот он и успокоился, — сказала Азия. — Великое дело сделали, спасибо вам.

— Тебе спасибо, — сказал Док. — Теперь осталось костыли купить — и хоть пляши.

— Сейчас пойдете или как? — спросила Азия, глядя на них голубым глазом.

— Пора нам, — сказал Гриша, пожимая руку Азии. — Сколько мы тебе должны? Ну, извини. И спасибо тебе за все.

Он подставил плечо Доку, и они медленно двинулись через двор, потом полем к лесу, но вдруг остановились, Док что-то сказал Грише, тот развел руками и направился к лесу.

Дождавшись, когда Гриша скроется за деревьями, Док двинулся назад.

Несколько минут Азия наблюдала за ним с крыльца, потом спустилась во двор и вышла за калитку. До Дока было шагов триста, может, чуть больше. Она ускорила шаг, а метров за двадцать до него бросилась бежать, тяжело дыша, и чуть не сбила его с ног. Он оперся на нее, и они направились к дому.

— Десять лет, — заговорил вдруг Док, — почти десять лет все умирают, уезжают, уходят — десять лет без перерыва, как будто что-то где-то наклонилось, треснуло и пошло вразнос, все посыпалось, и сыпется, сыпется, разбегается, разваливается, а я не могу это остановить, десять лет что-то происходит, нет, не всегда плохое, но все равно страшно, что вот-вот произойдет что-нибудь еще — этот умрет, эта уйдет, эти уедут, и от этого устаешь — я устал...

— Осталось немного, — сквозь зубы сказала Азия. — Потерпи...