Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками

— Я терпеливый, — сказал Док. — Сколько живу, столько терплю. Только и делаю, что терплю, когда одни уходят, а другие умирают...

— Я не уйду, — сказала она, помогая ему взобраться по ступенькам, — никуда я не уйду. Тут папа, тут дом, теперь вот надо убраться в подполе, подмести, помыть, банки с огурцами расставить — куда я от этого уйду? Да еще поросенок, куры, огород, папа. Здесь ничего не происходит. — Она помогла ему добраться до дивана. — Ничего...

Док откнулся на спинку дивана, вытянул ногу, стесненную дощечками, и сказал:

— Первая хорошая новость за эти десять лет — здесь ничего не происходит. Ты даже представить не можешь, как это хорошо, когда солнце встает где всегда, а садится где обычно. Не смейся, это правда хорошо.

— Я и не смеюсь, — сказала Азия. — Привыкаю.

— Привыкнем, — сказал Док.

Косой взгляд

...Снова будет Бог молчать,

Отвечая человеку.

Дм. Мельников

Чтобы увидеть Господа во всей его полноте, человек должен отступить назад, пишет Августин. Но сколько шагов назад должен сделать человек, в какую бездну мерзости за спиной он может рухнуть, не рассчитав шагов, этого мы не знаем и, думаю, не узнаем никогда.

Вспоминаю одного пациента психиатрической больницы, где в студенческой юности я работал ночным санитаром. Этот пациент содержался в отдельном боксе с зарешеченным окном, и даже в туалет его сопровождал охранник в белом халате. Стриженый наголо тщедушный маленький мужчина подозревался в убийстве жены и был заперт в больнице, где проходил психиатрическую экспертизу.

Этот невзрачный человек жил в отдаленном лесном поселке, был трезвенником, работал трудовиком в местной школе, выращивал овец, копался в огороде, но когда из больницы привезли его смертельно больную жену, которой осталось жить считанные дни, «принудил ее к половой связи в извращенной форме, что могло привести к преждевременной смерти потерпевшей», как было написано в протоколе.

Оказалось, что этот тихоня всю жизнь мечтал об анальном сексе, но жена ему всегда отказывала. Вот он и воспользовался случаем, когда она была не в силах ему помешать. Во время секса она и скончалась.

В ее организм перестал поступать кислород, без которого невозможно образование аденозинтрифосфата, главного источника энергии для всех биохимических процессов, взаимодействие актина и миозина прекратилось, и ее мышцы перестали сокращаться, началось трупное окоченение, но это не мешало нашему герою снова и снова пытаться овладеть женой.

Его остановили дети, приехавшие из Караганды и Риги попрощаться с умирающей матерью. Они оторвали его от трупа, заперли в кладовке и вызвали милицию, а тело матери увезли в Караганду, чтобы предать его земле подальше от стыда.

Вскоре из отдельного бокса его перевели в общую палату. Он никому не доставлял хлопот. Более того, он стал первым помощником санитаров и медсестер. Если надо было вынести утку или принести что-нибудь, этот человек тотчас бросался на помощь. Он кормил с ложечки старика, которого иногда привязывали к койке, чтобы тот не донимал соседей. Он утешал молодого горбоносого мужчину с элегантными усиками, который считал, что жена сдала его в больницу, чтобы в его отсутствие «играться» с любовником.

Он стал собой прежним, каким он был, когда учил школьников сколачивать табуретки, копался в огороде и ухаживал за овцами. Как будто и не было того омерзительного случая в его тощей жизни, который привел его в больницу. Как будто и не был он тем человеком, который переступил черту. Он не преобразился, но изменился.

По вечерам, перед отходом ко сну, он садился в углу спиной к пациентам и смотрел на бумажную иконку, которая невесть каким путем попала в его руки. Потом прятал иконку, ложился, натягивал одеяло до подбородка и засыпал.

Однажды я спросил его, уж не уверовал ли он в Бога, и Беляев (назовем его так) посмотрел на меня чуть ли не с ужасом и затряс головой: «Нет, нет, но Он на меня смотрит, а когда я смотрю на Него, он смотрит косо». И изобразил косой взгляд, от которого у старшей медсестры, как она потом сказала, волосы встали дыбом: «Когда поймала этот взгляд, поняла, что он мог сделать это», подразумевая, разумеется, под этим то, что он сделал со своей женой.

Я записал эту историю (омерзительную, тошнотворную, ужасную, кошмарную, гротескную, непристойную — эпитеты на любой вкус), хотя уже тогда понимал, что речь тут идет о клиническом случае, который не заслуживает отдельного рассказа в традиционном смысле этого слова.

Недавно, перебирая старые тетради, наткнулся на эту запись, которая, как ни странно, соседствовала с фрагментом о Распятии и Воскресении.