ПОЭМА О СКРЫТОМ СМЫСЛЕ

В каком-то городе в кругу родни
Один торговец жил в былые дни,

Он, горожанин, всем на удивленье.

Был связан дружбой с тем, кто жил в селенье.

Встречал с почетом гостя горожанин,

Когда б к нему не приезжал селянин.

А тот являлся каждый год опять,

Чтобы у друга в доме гостевать.

Хоть горожанин и не слыл богатым,

Конечно, за постой не брал он платы.

И частый гость, слезу стирая с глаз,

Молил: «Приехал бы ко мне хоть раз!

Возьми детей, чтоб под. моею сенью

Природой любоваться им весенней.

И в пору созревания плодов

Я, как невольник, вам служить готов.

Возьми всех чад своих и домочадцев,

Чтоб сельской жизнью им понаслаждаться.

Ведь, так прекрасно — что ни говори —

Пожить в деревне месяц, два и три.

Вам, горожанам, наблюдать желанно

Цветенье древа, злака и тюльпана».

Чтоб разговор сей в сторону свернуть,

Твердил хозяин: «Что ж, когда-нибудь!»

Лет восемь промелькнуло как мгновенье,

Все повторял селянин приглашение.

А горожанин, с правдой не в ладу,

То говорил, мол, нынче брата жду,

То уезжаю по делам торговым,

То чувствую себя я нездоровым.

То, мол, приедем мы, да не сейчас...

А между тем селянин всякий раз

В дом горожанина спешил с любовью,

Как птица к прошлогоднему гнездовью.

И добрый горожанин каждый год

Для гостя не жалел своих щедрот.

Селянин этот гостем был желанным,

Он ел и пил и сиживал с кальяном.

Твердил он, руку положа на грудь:

«Ты б к нам, ходжа, приехал как-нибудь!»

Хозяин отвечал: «Всему свой срок,

О друг мой верный, нам хозяин бог!

Мы, люди,— корабли под парусами,

Лишь Он, дающий ветер, правит нами».

И снова, как все эти восемь лет,

Давал ходжа селянину обет.

И целое прошло десятилетье.

Большими стали у торговца дети.

Они сказали: «Ветр и даже тень —

Все путешествует во всякий день.

Отец, гостеприимством благодатным

Связал ты друга долгом неоплатным.

Тебе он этот долг без лишних слов,

Как честный человек, вернуть готов,

И нам шептал он: время, мол, приспело.

Тебя на доброе подвигнуть дело!»

Хоть им не возражал отец, любя,

Но все ж, мудрец, он думал про себя:

«Увы, походит дружба на зерно:

Ему иль сгнить, иль прорасти дано».

Ведь говорят издревле: «Бойся тех,

Кому добро содеял, как на грех».

Привязанность иная для друзей

Опасней, чем пустынный суховей.

Хоть и бывает иногда добра

И сладостна, как вешняя пора.

Предусмотрительность дороже злата,

Хоть подозрительностью и чревата.

Недаром сказано такое слово:

«Повсюду людям западня готова».

Не потому ль, хоть степи широки,

Туда спешим мы, где нас ждут силки?

Хоть ты и зорок, проглядишь засаду,

Что лишь душе заметна, а не взгляду.

Не будь нигде опасности вокруг,

Так не лежал бы на виду курдюк.

Как было ранее? Среди могил

Ты побродил бы, мертвых расспросил,

Чтоб стала истина тебе ясна:

Бывало так в любые времена.

И в яму своего высокомерия

Равно и люди падали и звери.

Когда ты зряч, будь прозорлив с людьми,

А слеп, так посох поскорей возьми!

Покуда разум есть и есть возможность,

Как посох ты используй осторожность.

А если, ты и посох держишь зря,

В путь не пускайся без поводыря.

...Но мы, пожалуй, отвлеклись немного,

А горожанина ждала дорога.

Селянин звал его немало лет,

И горожанин не предвидел бед.

И птица давнего его решенья

Взяла к деревне друга направление.

Припас грузила на волов семья,

И мнили дочери и сыновья:

«Лишь плод надежд вкушавшие доселе,

Вкусим с ветвей плоды мы, что созрели.

Чтоб нас зазвать, потратив столько сил,

Селянин древо щедрости взрастил.

Откроет он, в любви на все готовый,

И душу нам, не то что сад плодовый.

И в город от него с собою мы

Возьмем еще припасы для зимы».

И все-таки, пускаясь в путь-дорогу,

Они невольно чуяли тревогу.

Но ветер странствий окрыляет нас,

И пели песню путники подчас.

Себя они подбадривали словом:

«В краю чужом легко прослыть Хосровом.

И может стать иной бедняк царем.

А пешка шахом или же ферзем!»

Их в полдень солнце жгло, а ночью поздней

Стремленье к цели их вело по звездам.

И хоть дорога тяжкою была,

Она им не казалась тяжела.
Сладка и горечь из желанных уст,
И розой видится колючий куст.

О, как нам лгут, как манят нас желанья,

Хоть из-за них и ждут нас испытанья.

За тяжкий груз, зовущийся любовью,

Влюбленный платит собственною кровью.

По наковальне бьет кузнец умелый.

Весь черный, чтоб коснуться ручки белой.

Не спит торговец сутки напролет,

Торгуя ради той, кого он ждет.

Купец и море бороздит и сушу —

Все ради той, кому он отдал душу.

И плотник трудится во имя той,

Чьей он пленен великой красотой...

Идущим к другу золотом казалось

То, что потом Медяшкой оказалось.

Они по мере приближенья к цели

И танцевали радостней и пели,

Они и пыли вопреки и зною

Как колесо кружились водяное.

Завидуя и птицам, что вдали

Неслись быстрей, чем горожане шли.

Из тех краев летевший ветерок

Уставшим возвратить им силы мог.

И всех они прохожих целовали,

Что, может статься, друга их встречали:

«Видали вы его в краю далеком

И сами как бы стали нашим оком».

Покуда путники достигли цели,

Они припасы все, конечно, съели.

Но к ним не вышел деревенский друг,

Ему их встретить было недосуг.

Он от пришельцев спрятался заране,

Хоть так не поступают мусульмане.

И путники усталые с трудом

Все ж, расспросив, нашли искомый дом.

Но были крепко заперты ворота,

Чтоб не проникнул посторонний кто-то.

Приезжие у запертых дверей

Сидели долгих пять ночей и дней.

Пришлось ходже изведать вероломство

Того, с кем столько лет водил знакомство.

Что делать? Если в яму угодил,

Не трать на ругань понапрасну сил.

Ходжа семью в обратный путь не вел

Не потому, что был упрям и зол,—

Ведь для того чтоб в путь пуститься снова,

Не оставалось ничего съестного.

Случается порой, что даже лев

Ест падаль, с голодухи ослабев.

Ходжа, селянина увидев все же,

Промолвил: «Так вести себя негоже.

Хоть и беспамятный ты человек,

Припомни все ж, я — друг твой имярек».

Селянин отвечал: «Весьма возможно,

Свое прозванье ты назвал не ложно,

Хоть зваться именем таким и честь,

Но я откуда знаю, кто ты есть?

Мне о себе-то ведомо немного:

Мой занят ум лишь прославленьем бога».

Но горожанин вновь воззвал к нему:

«Я тот ходжа, в чьем ты живал дому.

Я — старый друг, тебе служивший верно,

В чьем доме плов ты пожирал усердно!

Ужели ты не ведаешь стыда

Пред тем, чью доброту вкушал всегда?..

О нашей долгой дружбе знают люди.

За вероломство бог тебя осудит!»

Селянин отвечал: «О человек,

Досель тебя к не встречал вовек.

Ты мне не докучай печалью многой

И прочь скорей ступай своей дорогой,

Я не могу тебе ничем помочь!»

Обильный дождь пролился в ту же мочь.

И горожанин, вымокший до нитки,

В дом постучал опять кольцом калитки.

Не открывал селянин долго дверь,

Ходжа сказал: «Я все забыл, поверь,

Хоть за пять дней пришлось мне испытать

Обид, что мне хватило б лет на пять.

Поверь, твоей любви я не ищу,

За то, что испытать пришлось, не мщу.

Но где-то нам обсохнуть разреши,

Хоть для спасения своей души!

И отведи хоть тесный уголок

Всем нам, кто обессилел и промок».

Сказал селянин: «Есть в саду строенье,

Жил там старик, стерег мое владенье.

Ты там недолго можешь обитать,

Чтобы мой сад от волка охранять!»

Ходжа ответил: «Дай мне лук и стрелы,

Исполнить я готов любое дело.

Не то что волка, даже комара

Не допущу до твоего добра.

Но дай нам кров, чтобы жене и детям

Не мокнуть до утра под ливнем этим!»

Ош вошли, не спавшие давно,

В шалаш, где было грязно и темно.

Теснясь друг к другу, словно саранча,

Легли, слова такие лопоча:

«О боже, мы несчастье пожинаем

За то, что знались с этим негодяем,

Что дом покинули свой обжитой,

В погоне за несбыточной мечтой.

За то, что мы, услышав зов шайтана,

Пустились в путь уверенно и рьяно!»

В тот час ночной ходжа, сжимая лук,

Сад сторожил, вокруг ходил сам-друг.

Крепки ворота были и ограда,

Но .грызла, словно волк, его досада.

Стенал торговец, ничему не рад,

И охранял чужой плодовый сад,

В кромешной тьме, от холода дрожа,

Под проливным дождем ходил ходжа,

И вдруг средь ночи уследил он волка,

Стрелу пустил, не размышляя долго.

И зверь, упавши, из последних сил

Из брюха смрадный ветер испустил.

Селянин прибежал и хмур и зол:

«Что ты наделал, это ж мой осел!

Твоей семье отвел я кров прекрасный,

А ты мне вот чем платишь, о несчастный!»

Сказал ходжа, досель стоявший молча:

«Я в существо стрелял с повадкой волчьей.

Во тьме кромешной зверя злобный вид

О том, что это хищник, говорит!»

Селянин плакал: «То моя скотина,

Я своего осла любил, как сына.

И смрадный дух его, хоть ночь темна,

Я отличу, как воду от вина».

Сказал ходжа: «Все, что темно, то зыбко,

Во тьме возможна всякая ошибка.

Неясен ночью нам предмет любой,

Ибо во тьме все схоже меж собой.

Сейчас и ночь, и дождь, и тьма, и тучи.

Чтобы судить, дождемся утра лучше».

Вопил селянин: «Своего осла

По духу я узнал, хоть тьма и зла.

Во всякий раз я различу тотчас

Тот запах, словно путник — свой припас!»

И тут ходжа приятеля былого

Схватил за воротник и молвил слово:

«Мне кажется, ты накурился так,

Что память помутил тебе терьяк.

По запаху осла ты распознал

И не узнал меня, чей хлеб вкушал!

Чем лучше по сравнению со мной

Осел твой, испустивший дух срамной?

Осла узнал ты, человек бесчестный,

И позабыл мой кров, тебе известный.

Ты много раз готов твердить о том,

Что и о вас, и о себе самом

Ты, правоверный, ведаешь немного,

Твой занят ум лишь прославленьем бога.

Ты смеешь думать, что постигнул суть.

Но для чего? Чтоб друга обмануть?

„Не отличаю я земли от неба",—

Твердишь ты, пожалев мне корку хлеба.

Но в ярость между тем тебя привел

Дух, что из брюха выпустил осел.

Осел был тем хорош, что дал возможность

Всем людям уяснить твою ничтожность.

Пусть за швеца себя не выдает

Тот, кто простой рубахи не сошьет.

Когда ты швец, так чем кричать без толка,

Возьми иглу и сшей халат из шелка.

Легко прослыть Рустамом на словах.

Но делом проверяет нас Аллах!»