Поэты пражского «Скита»

В ночь после смерти дымился в свечах Эдиссон.
Звезды летели над яблочным садом в Тамбове.
Над горизонтом широкий полуночный сон
Шел наклоняясь, как ангел, сраженный любовью.

Ангел мой! Ты ли вдруг в поезд, мерцая, входил

На остановке в последнем рабочем квартале.
В радио пел. И в кино с полотна говорил.
В аэроплане летел — и крылья на солнце пылали…

О, пропылай надо мной еще тысячу пышных веков!

Веет бессмертьем торжественный веер заката.
Видишь, как жизнь отягчает твой бедный улов,
О, рыболов мой! Ужель и за это — расплата?

Чем ты заплатишь, откуда возьмешь свой обол?

— В сети антенн бьет прибой вневременного гуда.
Вихри хрипят. А в конторах, подпрыгнув на стол,
Бегут, рассыпаясь, сухие персты Ундервуда.

Эти ль персты, разыграв — как концерт — бюллетень,

Вдруг запоют, зарыдают, что жизнь все короче,
В горло, как в скрипку, вонзясь за утраченный день
Перед лицом неожиданно глянувшей ночи.

Может быть, ночью и я, на разливе взволнованных лет,

Трепеща как святой и прощая земные обиды.
Ринусь в темный простор по шумящей дороге комет
От последней горы потонувшей в морях Атлантиды…

«Скит». I. 1933

НЕУЗНАННЫЙ ГОЛОС

Непонятен, дик и непорочен.
Словно флагом огненным обвит,
Над густым амфитеатром ночи
Бродит голос праведной любви.

Он проснулся, ничего не помня,

В первый раз увидев ночь — и свет
На полу огромных черных комнат,
Серебром упавший на паркет.

Встал и вышел.

                 Мир был пуст и ясен.
И, раскинув крылья над кино,
Он запел, бессмыслен и прекрасен,
И стучался лапами в окно.

…И всю ночь он плыл. Не умолкая,

И об стены бился, как слепой.
Голубей разбуженная стая
Крыльями плескалась над толпой.

И всю ночь сквозь грохот ресторана

Жизнь он звал, он звал любовь мою.
И, охрипнув к утру, у фонтана
Жадно пил холодную струю.

Дикий и взъерошенный, как заяц.

На заре он вымок и продрог.
Так ушел, домов едва касаясь.
И никто его узнать не смог.

1933

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДУШИ

Неподходящий климат отменив —
Пустынь и зорь, остолбенев с вокзала,
Душа проявит черный негатив
И выставит в небесных окнах зала.

И влажный день, как пестрое яйцо,

Весь в крапинках сырых вороньих криков,
Дохнет весной и жалостью в лицо,
К сиренам труб мечтательно привыкнув.

С полей апрель проходит налегке

Растапливать разряженные парки.
Он руку протянул ей, а в руке —
Твой первый день, блистательный и яркий.

Прохожим был невнятен тот язык,

Но явственным — ответ и возвращенье.
И радости, которым птичий крик
На целый век надпишет посвященье.

БЕЛЫЙ КРЕСТ

Тусе (неразб.)