Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

У писателей, в том числе и у Бунина, обычно не бывает четко и последовательно изложенной исторической теории, она представлена, как мы видели в основной части книги, опосредованно и фрагментарно. Но отдельные моменты этой теории мы можем восстановить, обратившись к философии и литературоведческой теории той эпохи, которой принадлежит поэт или писатель. Пожалуй, невозможно найти реальные, биографические связи между Буниным и философами, а также литературоведами, труды которых мы подвергнем обзору ниже, но общая философская атмосфера и сформированные в ней подходы к поэтическому тексту, думается, пригодны для осмысления историософии Бунина, а заодно и осмысления методологии многих работ о нем. Здесь мы коснемся лишь отдельных аспектов теории времени у Франка и формалистов, что позволит обнаружить корреляты между литературой памяти и конкретными свойствами художественного текста, транслирующего тонкую ментальную материю. У формалистов теория времени определяет многие фундаментальные категории, в том числе и сюжет в его лирическом изводе, да и в целом лирическая природа текста (а в основной части книги мы просматривали пять рассказов Приморских Альп с точки зрения лирической формы) объясняется теми процессами, о которых мы попытаемся размышлять далее хотя бы в порядке отдельных первоначальных наметок.

Мы обратили внимание на то, что не в последнюю очередь формалистская философия времени вырастает на основе идей Бергсона и Франка. Связь между формалистами и Бергсоном была отмечена далеко не сразу, хотя в начале 1910-х гг. Б. М. Эйхенбаумом было написано несколько рецензий на русскоязычные издания знаменитого философа[323]. Но поскольку идеи Бергсона оказали тогда сильнейшее влияние на различные стороны гуманитарного знания, то как-то особенно подчеркивать само собой разумеющееся значило поначалу – вторгаться в область общедоступного и давно осмысленного, а позже русские гуманитарии уже не могли ссылаться на философов, чуждых советским установкам (а Бергсон, несомненно, попадал в этот разряд)[324]. Сейчас, кажется, пришло время вернуться к этому вопросу, уводящему в сторону общих размышлений о нарративности/ вненарративности истории, об историзме / аисторичности эстетической формы, о независимости/зависимости друг от друга эстетического и исторического[325].

Неоспоримые и многочисленные свидетельства «влияния Франка на Эйхенбаума, Бергсона – на Шкловского и Тынянова» приводит Дж. Кертис[326]. Подчеркивая значение «Предмета знания» и других работ Франка для Эйхенбаума[327], исследователь заключает, что плюралистическая онтология Франка, сложившаяся под воздействием бергсоновской идеи длительности (durée) определила плюралистическое мышление формалистов: «Тынянов и Эйхенбаум оба воспользовались представлением Франка о системе как совокупности взаимодействующих, но отдельных единств»[328], «Франк дал им способ понимания отношений между прошлым и настоящим, которое можно было применять к исследованию литературы»[329].

Отступления на темы времени и истории есть в некоторых литературоведческих статьях Эйхенбаума, это основная проблема «Моего временника», где история становится предметом научной и художественной рефлексии[330]. Чрезвычайно настойчиво во многих работах Эйхенбаум повторяет мысль о «неподвижной истории». Вот одна из самых известных цитат на этот счет:

Напрасно историю смешивают с хронологией. История – реальность: она, как природа, как материя, неподвижна. Она образуется простым фактом смерти и рождения – фактом природы, никакого отношения к времени не имеющим. Хронология и время – абстракция, выдумка, условность, регулирующая семейную жизнь и государственную службу[331].

Этот отрывок из «Моего временника» можно сравнить с отношением Бунина к любым, в том числе историческим «идеям». «Обладая космическим сознанием, – подчеркнула О. В. Сливицкая, – Бунин постоянно в разных вариациях заявляет: “У меня их нет, – ни начала, ни конца” (5; 300)»[332]. Что же касается категории памяти, то она у Бунина – не что иное, как борьба с текучестью времени, «распластывание» «времени в пространстве»[333].

Если обратиться к примерам других писателей и поэтов с обостренным космическим чувством, то можно вспомнить статью Эйхенбаума о Тютчеве, где литературовед обосновывает мысль о том, что привычное нам хронологическое, «историческое» время недостаточно, что наряду с ним существует второе, особое время. Эйхенбаум называет его «настоящим»[334], «темным» временем, чьи приверженцы – поэты, и, в частности, Тютчев: