Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

…там, где маркиза прекрасною рукою поливала розы и лилеи, кормила голубей ячменем 〈…〉 там, где она любила отдыхать под тенью древних кедров у входа в Заирину аллею, где Вольтер у ее ног в восторге читал первые стихи бессмертной трагедии 〈…〉 там вы расставите часовых с ужасными усами, гренадер и казаков, которые приводят в трепет всю Францию[296].

Теневой, призрачный мир с рассветами и закатами, таинственная дорога в заброшенное имение – все это повторено вслед за Батюшковым и русской элегией в рассказе Бунина, но гармоническая стилистика пушкинского времени у Бунина теряет качества идеального баланса, игра полутеней то и дело превращается во вспышки гроз, в огненные зарницы («и все это при блеске зарниц, которые все ярче озаряли лес, избы, дорогу» – 5; 121), отчего очертания разрушающегося мира, которому суждено погибнуть, выступают еще четче и для главного героя «Несрочной весны», и для мужика, который подвез его от станции:

Человек оказался очаровательный – детски наивный гигант, всю дорогу повторял: «Глаза бы не глядели! Слезы!» Меж тем 〈…〉 оглохший от старости белый жеребец быстро и легко мчал по лесным дорогам коляску, тоже старую, но чудесную, покойную, как люлька (5; 122).

Заброшенная усадьба в «Несрочной весне» называется то «дворцом», то «музеем». Последнее наименование иронично: созданный по инициативе советской власти «музей» должен сохранить намеренно уничтоженное и уничтожаемое той же властью. Охраняет «музей» однорукий китаец, чья немота, уродство и инородство прибавляют к музейной теме коннотаты ужаса, однорукий музейный китаец олицетворяет угрозу абстрактную и всеобъемлющую – революционное покушение на элегический мир памяти:

в вестибюле 〈…〉 сидел 〈…〉 с короткой винтовкой на коленях однорукий китаец 〈…〉 Ни единая не китайская душа, конечно, ни за что бы не выдержала этого идиотского сиденья в совершенно пустом доме, – в нем, в этом сиденье, было даже что-то жуткое (5; 123),

и это чрезвычайно выразительное воплощение темы восточного хаоса, бессмысленного разрушения, неотвратимой, невозмутимой, немой смерти.

С подтекстом из Батюшкова, одного из основоположников русской музейной культуры, созидавшего ее наряду с другими участниками кружка А. Н. Оленина[297], музейная тема у Бунина заставляет вернуться к «Путешествию в замок Сирей», к размышлениям Батюшкова о том, насколько опасны для руин несведущие профаны:

В Германии вы узнаете от крестьянина множество исторических подробностей о малейшем остатке древнего замка или готической церкви. Все рейнские развалины описаны с возможною историческою точностью учеными путешественниками и художниками, и сии описания вы нередко найдете в хижине рыбака или земледельца. Притом же немцы издавна любят все сохранять, а французы разрушать[298].