Пока дышу

— Я думал, ты сутки проспишь, — ворчливо отозвался Трой тоном, не оставляющим сомнений в том, что парень не слишком рад компании.

— Не смогла, — вздохнула Нат.

Видеть парочку Денни не мог, но слышал прекрасно.

— А ты чего не спишь?

— Не смог, — в тон ей повторил Трой, и это прозвучало искренне.

В темноте скрипнуло, и Денни сообразил, что девушка ощупью устроилась в старом плетёном кресле.

— Я из Нью-Йорка, — выдала она неожиданно и продолжила ровным, тающим в ночи тихим голосом: — Моя мама — художник. Каждую осень пленэр на новом месте, две недели. Мы приехали в Маунтин-Крик. Папа сердился, что далеко забрались, но оказалось, что кемпинг «Орлиное гнездо» вообще в горах, восемь миль по плохой дороге. Меня тошнило…

Денни услышал странный звук. Сдавленный смешок или рыдание? А может быть, оба сразу? Но Нат заговорила снова:

— Там были другие ребята, в кемпинге, но все старше меня, и девочки. Когда взрослые заболели, старшие ребята звонили вниз, в город, и на девять-один-один… Но линии были перегружены, и они уехали туда на машине. Питер и Лайом. Только Питеру тоже было нехорошо…

Взрослые умерли той же ночью, а Лайом вернулся только к обеду. Он привёз близнецов, совсем малышей, и Робина, который был на год младше меня. Питера с ним не было. Лайому семнадцать было, но он скулил, как маленький щенок, и плакал всю дорогу. Когда из-за руля вылез, куртка в крови оказалась, и руки ходуном…

Мы долго в город не ездили. Потом уже решились, — она вздохнула, — когда есть стало нечего. А взрослых похоронили. Яму три дня копали. Там сосны, корней много и камни…

Девушка примолкла. Её собеседник негромко кашлянул, словно слова застревали у него в горле, и хрипло отозвался:

— А я своих не хоронил… Они в нашем доме, на втором этаже так и лежат. Отец маму застрелил, когда она кричать начала, и сам… Я за дверью сидел, на полу, у лестницы. Потом накрыл их покрывалом, забрал пистолет и убежал…

На веранде повисла долгая пауза.

— Пошли-ка спать, Нат, — позвал Трой. — Завтра нам тут осматриваться. Я бы не строил каких-то иллюзий…

— Постараюсь.

Внизу тихо зашуршало, скрипнуло кресло, открылась и снова закрылась входная дверь. «Тебе присматриваться к нам, а нам — к тебе», — подумал Денни, возвращаясь в кровать. Он поймал себя на мысли, что парень ему нравится, совершенно непонятно почему. От него за милю несло порохом и кровью, привычные к саркастичной ухмылке губы были сжаты в жёсткую линию всё время, пока они беседовали в библиотеке, в глазах тлел огонёк недоверия, и всё же — Денни вздохнул — будет жаль, если он не задержится на ферме. Им как никогда нужен был именно такой — прямой и сильный защитник, каким показался ему Трой. В людях Денни ошибался редко.

Уилсоны дружно сопели в темноте, и Денни сам не заметил, когда сон унёс его в свою страшную страну.

Холодно. Ему ужасно холодно. Всё тело бьётся в ознобе, напрягаясь каждой мышцей, и от этого напряжения боль в руке становится совсем уж невыносимой. «Господи, помоги мне! Пожалуйста! Ну пожалуйста-а, пожалуйста-а», — единственная молитва, на которую у Денни хватает сил. Отчего-то он не впадает в забытьё, не теряет сознания и вынужден корчиться на двух составленных вместе креслах в библиотеке, наблюдая, как день сменяет ночь снова и снова. Руку дёргает, выламывает, выкручивает, а он всё просит и просит Бога о помощи.

А потом настаёт утро без лихорадки. Несуществующая рука всё ещё болит, но у Денни нет сил даже на молитву — он просто лежит и смотрит в потолок слезящимися глазами.

— Ты — маленький герой, святоша.

Роб приходит два раза в день. Но заговаривает с Денни впервые после того, как сам же отрезал ему руку по локоть. Денни поворачивает голову и смотрит в лицо Роба, присевшего на корточки перед импровизированной «постелью». Скуластое лицо, крупный нос, рыжеватая щетина на щеках и подбородке, глубоко посаженные, с хитринкой, глаза — сильный, расчётливый и совсем-совсем взрослый Роб улыбается: