Пока дышу

— Бог или не Бог, но ты выжил. И девчонок спас. Боец!

Он треплет Денни по волосам и уходит. Больше Денни его не увидит, но не знает этого, и в мыслях — говорить пока не получается, слишком ослабел — возражает Робу. «Я не боец! Я не хочу быть бойцом! Это грешно — отнимать жизни».

Но ему придётся делать это ещё не раз и каяться, не выискивая себе оправданий. Сын священника знает, что оправданий не существует, а вот выбор существует всегда. И Денни делает свой выбор, умоляя Господа простить его за это.

Он был одним из немногих оставшихся, кто отчётливо помнил жизнь до Последних дней. И помнил ужасы самих этих дней. А хотел бы навсегда забыть. Что толку в этой памяти? В том, что они настойчиво старались передать её и небольшой запас знаний малышам вроде Анны и Уилсонов? Дни каждого из них сочтены, и Денни не однажды задумывался, а не права ли была Умница Зои, которую они нашли одним промозглым зимним утром в амбаре. С петлёй на шее. Ей тогда было столько же, сколько ему сейчас, и он навсегда запомнил, как Роберт гладил её белую, лишённую тепла руку. А через месяц он умер сам, за три дня живьём разложившись прямо у них на глазах. Но Дениэла Нейтса крепко удерживали от опрометчивых поступков две вещи — вера в Бога и чувство ответственности. От поступков. Но не от мыслей, за которые он потом просил прощения у Всевышнего.

***

Следующим утром Денни искал Троя, но сначала наткнулся на собаку. Пёс сидел посреди двора и часто-часто дышал, глядя куда-то наверх. Денни озадаченно уставился на крышу дома, запрокинув голову. Нещадно заломило шею. Трой уверенно стоял на остром коньке мансарды и хмуро осматривал окрестности фермы.

— Что ты ищешь? — поинтересовался Денни. Получилось слегка придушенно, но парень расслышал.

— Так, осматриваюсь, — пробурчал он.

— Спускайся, я хочу поговорить, если ты не возражаешь.

Денни отступил назад и наблюдал, как Трой, ловко балансируя по наклонной поверхности, двигается к люку, ведущему на чердак. Пёс явно переживал — он привставал, снова садился, но не издавал ни звука.

— Волнуешься? — не выдержал Денни.

Собака повернула к нему большую голову и совсем по-человечески вздохнула. Наконец, в дверях дома появился Трой.

— О чём говорить-то? Вчера вроде поговорили? — он отряхивал пыль со штанин, поглядывая на терпеливо дожидающегося Денни.

— Пойдём, — Денни указал в сторону навеса над летней кухней.

Трой пожал плечами и пошёл за ним. Собака потрусила следом.

— Ты сказал, что в твоём городе обосновалась банда мародёров. Как же получилось, что ты уцелел, да ещё и сбежал вместе с псом? — начал Денни, когда они уселись на простую некрашеную лавку под навесом.

Трой скривился.

— Какой ты, однако, вежливый… Хочешь узнать одно, а спрашиваешь другое. Рассказать тебе, почему я удрал? Не стал стрелять? Биться за оставшихся? Да-да, там остались люди, рядом с которыми я жил годы. Это ты хочешь узнать? Да пожалуйста!

В голосе парня звучало ожесточение и какое-то болезненное отчаяние. Денни вовсе не собирался причинить ему боль, он просто пытался понять, откуда в этом сильном, очень сильном человеке столько затаённой ярости и недоверия. Оно сквозило в каждом движении, прикрытое маской холодного равнодушия, оно таилось в глазах, управляло рукой, поглаживавшей оружие. В таком состоянии Трой, наверное, был опасен даже сам для себя, не то что для обитателей фермы. Но ферма нуждалась в защите, чем дальше, чем больше. Слишком много девочек и малышей, слишком мало взрослых парней. И особенно теперь, когда неподалёку снова появились бандиты, а он, Денни, был скорее обузой, чем защитой.

— И это — тоже, — скрепя сердце согласился Денни.

Трой отвернулся. Теперь был виден только его профиль и свежий рубец над ухом. Денни догадывался, что могло оставить такую отметину.

— Допустим, я струсил? Такой ответ тебя удовлетворит?

— Нет. Потому что это неправда. Ты не трус.

— Много ты знаешь, — Трой покосился на Денни. — Да не струсил я. Глупо было умирать просто так. Очнулся, когда всех, кто мог и хотел сражаться, уже убили. Я должен был помочь остальным, но не мог! Выйти в одиночку против тридцати вооружённых парней? Может, я и успел бы прихватить с собой парочку.

— Ясно. И ты продолжаешь себя винить за то, что оставил их там?

— Нет. Я не виню себя, с чего ты взял? Я просто…

— Не понимаешь, почему всё ещё жив? Не знаешь — зачем? — Денни прикусил язык, но было поздно. Собственная боль вырвалась наружу, отразившись сначала недоумением, а потом — пониманием в холоде серых глаз. И они потеплели. Оказывается, они были на это способны.