Похождения Тома Соуэра

„Ночь была мрачная, бурная. Ни одна звзда не блистала на небосклон, но глухіе раскаты грома неумолкаемо потрясали воздухъ, а страшныя молніи полосовали тучи, застилавшія небесныя пространства, и какъ бы издвались надъ тою силою, которою обуздалъ ихъ свирпость знаменитый Франклинъ! И яростные втры вырывались тоже изъ своихъ таинственныхъ притоновъ, и бушевали кругомъ, какъ бы желая усилить весь ужасъ грозной картины. Въ эту минуту, столь мрачную, столь унылую, вся моя душа ныла по человческому сочувствію… и вотъ,

   „Мой дорогой другъ, совтникъ, утшеніе и опора,
   Моя отрада въ гор, моя сугубая радость въ гор, она пришла ко мн…

"Она двигалась подобно одному изъ тхъ свтлыхъ существъ, которыя грезятся юнымъ романтическимъ душахъ въ ихъ мечтахъ о залитыхъ солнцемъ всяхъ фантастическаго Эдема. То была царица красоты, не украшенная ничмъ, кром одной своей лучезарной прелести. Ея поступь была такъ легка, такъ неслышна, что появленіе этой красавицы прошло бы незамченнымъ, не подозрваемымъ, — какъ и многихъ другихъ, — если бы ея благотворное прикосновеніе не порождало таинственнаго трепета. Но въ чертахъ ея была напечатлна грусть, — подобная ледянымъ слезамъ на одяніи декабря. Она указала мн на стихіи, бушевавшія извн, и на двухъ предстоящихъ лицъ…"

Этотъ кошмаръ тянулся на цлыхъ десяти рукописныхъ страницахъ и заключился нравоученіемъ, до того уничтожающимъ всякія упованія лицъ, не принадлежащихъ къ пресвитеріанской церкви, что именно этому сочиненію была присуждена первая награда, какъ увнчивающему все, что слышалось въ этотъ вечеръ. Мстный мэръ, вручая награду авторш, сказалъ, что она была краснорчиве всхъ, кого ему только приходилось слышать, и что самъ Даніель Уэбстеръ могъ бы похвалиться такимъ произведеніемъ.

Посл всего этого, мистеръ Доббинсъ, въ упоеніи радости, отодвинулъ свой стулъ, оборотился спиною къ публик и началъ чертить на черной доск карту Америки, съ цлью проэкзаменовать учениковъ изъ географіи. Но рука ему плохо повиновалась и въ комнат раздалось глухое хихиканье. Онъ понималъ, что дло идетъ плохо и сталъ поправлять чертежъ, стеръ нкоторыя линіи, провелъ снова, но он вышли еще уродливе и смхъ усилился; онъ сталъ водить рукою усердне, ршившись не смущаться насмшками; онъ чувствовалъ, что вс глаза устремлены на него и ему казалось, что, дйствительно, чертежъ выходитъ теперь правильне. Однако, въ класс продолжали пересмиваться, и все громче и громче. На это была своя причина. Подъ кровлею школы былъ чердакъ съ подъемною дверью надъ самою головою мистера Доббинса; эта дверца была открыта и изъ нея спускалась кошка, посредствомъ веревки, подвязанной ей подъ мышки; морда у нея была обмотана тряпкой на глухо, такъ что она мяукнуть не могла. Медленно опускаясь, она то перегибала все тло кверху, ухватываясь когтями за веревку, то отпрядывала внизъ и перебирала безпомощно лапами въ воздух. Смхъ усиливался: кошка была уже въ шести дюймахъ отъ головы учителя, погруженнаго въ свою работу; еще ниже, ниже, и она ухватилась съ отчаяніямъ за его парикъ… причемъ въ то же мгновеніе, была вздернута снова на чердакъ съ пріобртеннымъ ею трофеемъ!.. А обнаженный черепъ мистера Доббинса показался какъ бы окруженный сіяніемъ: сынъ живописца позолотилъ плшь!»