Поклонники Сильвии

– Был! – повторил он, воззрившись на нее; его глаза вспыхнули гневом, а в душу закралось страшное подозрение. – Был! – Сделав шаг к Сильвии, офицер вновь взял ее за руку, но на этот раз не нежно, а решительно, как это делают люди, желающие получить ответ. – Разве твой кузен – я имею в виду Хепберна – не сказал тебе? Он видел, как меня захватили вербовщики, и я передал через него сообщение, в котором просил тебя хранить верность мне так же, как я буду хранить ее тебе.

После каждой произнесенной фразы он умолкал и, затаив дыхание, ждал ответа; однако его не было. Офицер не мог отвести взгляд от полных колдовского очарования расширенных глаз Сильвии; выражение его собственных глаз было таким же диким и пытливым, и Сильвия точно так же не могла от них оторваться. Когда он замолчал, в комнате на мгновение воцарилась тишина, однако затем Сильвия пронзительно и яростно крикнула:

– Филип!

Ответа не было.

– Филип! – закричала она еще более диким, пронзительным голосом.

Филип был в дальнем складском помещении, пытаясь до завтрака закончить начатую вчера работу, чтобы не заставлять жену ждать.

Вопль Сильвии разрезал тишину, прорвавшись сквозь двери, неподвижный воздух и огромные тюки шерстяной ткани; решив, что она поранилась, либо ее матери стало хуже, либо ребенок заболел, Филип поспешил в том направлении, откуда донесся крик.

Открыв дверь, отделявшую магазин от гостиной, он увидел спину морского офицера и свою жену, которая, обмякнув, сидела на полу; заметив, что Филип вошел, Сильвия как слепая схватилась за стул и, поднявшись на ноги, встала к нему лицом.

В ярости развернувшись, офицер шагнул к Филипу, которого эта сцена привела в такое замешательство, что он не сразу понял, кто перед ним, и какое-то время не осознавал, что его худший кошмар стал явью.

Однако Сильвия положила руку Кинрейду на предплечье, давая ему понять, что говорить будет она, и когда первые слова сорвались с ее уст, Филип не узнал голоса жены – настолько он изменился.

– Филип, – сказала она, – Кинрейд вернулся, чтобы жениться на мне. Он жив, он вовсе не погиб, а был захвачен вербовщиками. И он говорит, что ты это видел и тебе все время было об этом известно. Это так? Говори.

Филип не знал, что отвечать и куда деваться, не знал, какие слова или действия могут ему помочь.

Лишь присутствие Сильвии заставляло офицера молчать, однако он явно терял терпение.

– Говори! – рявкнул Кинрейд, высвобождаясь из слабой хватки Сильвии и с угрожающим видом подходя к Филипу. – Разве я не просил тебя рассказать Сильвии, как все было? Не просил передать, что буду ей верен и чтобы она была верна мне? Ах ты проклятый мерзавец! Ты что, скрывал от нее правду на протяжении всего этого времени, заставил ее считать меня покойником или лжецом? Получай!

Его сжатый кулак уже готов был обрушиться на человека, который стоял, повесив голову от невыразимого стыда и угрызений совести, однако Сильвия встала на пути удара, который собирался нанести офицер.

– Не бей его, Чарли, – сказала она. – Он – проклятый мерзавец, – ледяное спокойствие ее тона лишь усиливало агонию Филипа, – но он – мой муж.

– Ах ты лицемерка! – воскликнул Кинрейд, резко поворачиваясь к ней. – А ведь я верил тебе, Сильвия Робсон, как ни одной другой женщине.

Он сделал такое движение, словно собирался ее оттолкнуть, и этот жест был исполнен столь безграничного презрения, что это поразило Сильвию в самое сердце.

– Ох, Чарли! – воскликнула она, бросаясь к нему. – Ты меня убиваешь! Не будь таким, как он, сжалься надо мной! Я так тебя любила; у меня словно сердце оборвалось, когда мне сказали, что ты утонул; все так говорили – отец, Корни. Все. Твой головной убор с куском ленты, которую я тебе дала, нашли насквозь промокшим на берегу моря. Я горевала по тебе дни напролет… Не отворачивайся от меня. Выслушай всего раз – а потом можешь убить, и я тебя благословлю… С тех пор я перестала быть прежней; всякий раз, когда я вспоминала дни, когда ты был жив, мне казалось, будто солнце темнеет, а воздух становится невыносимо холодным. Это правда, Чарли, любовь моя! Я думала, что ты умер, и желала бы лежать рядом с тобой. Ох, Чарли! Филип мог бы подтвердить, что это правда. Не так ли, Филип?

– Лучше бы Бог забрал меня к себе! – простонал несчастный Филип, терзаясь чувством вины.

Однако Сильвия, отвернувшись к Кинрейду, вновь заговорила с ним; они не обращали внимания на Филипа, все ближе и ближе подходя друг к другу.

– Моего отца арестовали, – продолжила Сильвия взволнованно; ее щеки разрумянились, глаза пылали. – Просто за то, что он освободил людей, которых вербовщики заманили в ловушку с помощью грязного трюка. Его заперли в Йоркской тюрьме, осудили и повесили! Повесили, Чарли! Доброго, славного папочку повесили! А матушка лишилась разума, от горя впала в детство; мы оказались одни в целом мире, а бедная матушка еще и обезумела… А я думала, что ты мертв… Ох! Я правда думала, что ты мертв. Ох, Чарли-Чарли!