Поклонники Сильвии

Филип постарался взять себя в руки и вспомнить о хороших манерах, однако его усилие вызвало бы жалость у любого, способного понять, каких мучений ему стоила попытка обуздать телесную и душевную боль.

– Я просто заблудился, вот и все, – ответил он.

– Думаю, ты бы сгинул, не приди я за своими овцами, – сказал старик. – Тут неподалеку есть паб «Три грифона»; тебе явно не помешает глоток голландского джина.

Филип вяло поплелся за пастухом. Он не мог различить в темноте фигуру старика, а потому просто шел на звук его шагов. Филип постоянно спотыкался и слышал, как пастух его ругает, но прекрасно понимал, что старик бранится беззлобно, лишь досадуя из-за того, что ему пришлось оставить овец без присмотра. Впрочем, если бы даже его слова были исполнены ненависти, Филип ничуть бы не удивился и не обиделся.

Они вышли на пролегавшую через холмы безлюдную тропу; еще сотня ярдов – и их взглядам предстал небольшой паб, из которого на дорогу лился свет.

– Вот! – произнес старик. – Мимо точно не пройдешь. Хотя, с другой стороны, ты в таком состоянии…

Мгновение поколебавшись, пастух предпочел лично вверить Филипа заботе хозяина заведения.

– Я нашел этого парня в пустошах, – пояснил он. – Его можно принять за пьяного, но, как мне кажется, он трезв; думаю, он тронулся умом.

– Нет! – возразил Филип, садясь на ближайший стул. – Со мной все в порядке; я просто заблудился и очень устал.

Сказав это, он лишился чувств.

В том пабе сидел отправленный на поиски рекрутов сержант из службы вербовки. Он, как и Филип, заблудился; впрочем, сержант решил обернуть это постыдное недоразумение себе на пользу и принялся рассказывать невероятные истории нескольким селянам, готовым пить по любому поводу, особенно если выпивка была бесплатной.

Увидев, как Филип упал, вербовщик встал и подошел к нему, прихватив с собой кружку пива с четвертью пинты джина – смеси, называемой в Йоркшире «собачьим носом». Сержант побрызгал Филипу на лицо; несколько капель попали ему на побелевшие губы, и лежавший без чувств вздрогнул и очнулся.

– Принеси ему чего-нибудь поесть, хозяин, – сказал сержант. – Я заплачу́.

Владелец паба принес холодного бекона и грубую овсяную лепешку. Сержант попросил перца и соли; измельчив, посолив и поперчив еду, он принялся скармливать ее Филипу чайной ложкой, время от времени давая ему выпить пива с джином из собственной кружки.

Даже без перца и соли Филипа мучила жажда, поэтому он пил охотно, едва ли осознавая, что именно в кружке, и, как это обычно бывает с непривычными к алкоголю людьми, полет его воображения стал диким и свободным.

Он видел перед собой сержанта, красивого, живого и энергичного; на нем была яркая красная форма; жизнь его, как казалось Филипу, была легка и беззаботна, а мундир вызывал уважение и восхищение у окружающих.

Если Филип, столь же веселый, оживленный и безупречно одетый, вернется в Монксхэйвен овеянным воинской славой, разве Сильвия не полюбит его снова? Разве он не покорит ее сердце? Филип был смел от природы, и опасность не испугала бы его, даже если бы он мог вообразить, с чем столкнется.

Он заговорил о поступлении на службу со своим новым другом-сержантом, соблюдая, как ему казалось, осторожность, однако тот был раз в двадцать хитрее и по опыту знал, как подцепить человека на крючок.

Филип был на несколько лет старше призывного возраста, однако в те дни не хватало солдат и на возраст особого внимания не обращали. Сержант соловьем разливался о преимуществах, которые получал образованный человек, поступая на службу в тот род войск, который он представлял, уверял, что Филипу гарантировано повышение в звании; по словам вербовщика, главная сложность заключалась в том, чтобы удержаться на службе.

У Филипа закружилась голова; он вновь и вновь обдумывал сказанное, и здравомыслие вновь и вновь его подводило.

Наконец он обнаружил у себя в руке взявшийся будто ниоткуда роковой шиллинг[66] и пообещал на следующее же утро явиться к ближайшему магистрату и принести присягу в качестве морского пехотинца его величества. Что было дальше, Филип не помнил.

Проснулся он на маленькой кушетке в одной комнате с сержантом: тот спал крепко, как человек, добившийся своей цели; постепенно к Филипу вернулись воспоминания о вчерашнем дне и, капля за каплей, наполнили чашу его страданий.

Он помнил, что принял от сержанта деньги; впрочем, даже несмотря на осознание того, что на службу его отчасти заманили, и полнейшее безразличие к выгодам, столь щедро обещанным ему прошлым вечером, Филип пребывал в мрачной, пассивной готовности принять участь, на которую согласился. Он приветствовал все, что могло помочь ему оборвать связь с прежней жизнью, заставить забыть ее, равно как и все, что могло помочь ему умереть, не впадая во грех самоубийства. Перебирая смутные воспоминания о прошедшем вечере, Филип обнаружил среди них отголоски собственной фантазии о том, как он вернется домой овеянный славой и завоюет любовь, которая никогда ему не принадлежала.