Поклонники Сильвии

скажи тем, кого это касается, что я навсегда покинул Монксхэйвен. Не нужно обо мне тревожиться: у меня есть средства к существованию. Прошу, передай мои глубочайшие извинения добрым друзьям, братьям Фостерам, и моему партнеру Уильяму Коулсону. Прими, пожалуйста, мою любовь и попроси об этом свою матушку. В особенности прошу передать глубокое уважение и любовь моей тетушке, Изабелле Робсон. Ее дочь Сильвия знает, что я чувствовал и всегда буду чувствовать к ней, поэтому ей ничего передавать не нужно; пусть Бог благословит и хранит мое дитя. Считайте меня мертвым: я умер для вас, и, возможно, вскоре меня действительно не станет.

Твой добрый друг и покорный слуга,

Филип Хепберн.

P. S. О Эстер! Во имя Господа и ради меня присматривай за моей женой Сильвией и моей дочерью. Думаю, Джеремайя Фостер поможет тебе стать их другом. Это последняя торжественная просьба Ф. Х. Она еще очень молода.

Эстер перечитывала письмо снова и снова, пока не уловила в нем эхо безнадежности, заставившее ее сердце сжаться. Наконец она положила конверт в карман, но весь день размышляла о содержании этого послания.

С покупателями Эстер была все так же вежлива, однако гораздо менее внимательна, чем обычно. Она решила, что вечером сходит за мост, чтобы посоветоваться с добрыми стариками Фостерами. Однако случилось нечто такое, что заставило ее отложить визит.

В то самое утро к братьям Фостерам отправилась Сильвия: ей было не с кем посоветоваться, ведь обращение за советом предполагало доверие, а оно, в свою очередь, требовало с ее стороны откровенного признания касаемо Кинрейда, сделать которое ей было чрезвычайно сложно. И все же бедная юная женщина чувствовала, что ей нужно сделать какой-то шаг, не представляя, однако, каким он должен быть.

Идти ей было некуда; после исчезновения Филипа она оставалась на прежнем месте лишь благодаря состраданию окружающих; Сильвия не знала, есть ли у нее средства к существованию; она готова была работать и с радостью вновь начала бы трудиться на ферме, как прежде, но что она могла поделать с маленьким ребенком на руках?

Столкнувшись с этой дилеммой, Сильвия вспомнила добрые слова Джеремайи и его предложение помощи; по правде говоря, оно было сделано полушутливым тоном в конце их с Филипом свадебного визита, однако Сильвия все равно решила отправиться к Фостеру за советом и обещанной поддержкой.

Она впервые покинула дом после похорон матери и боялась усилий, которые ей придется приложить, а еще больше – необходимости вновь выйти на улицу. Сильвия не могла отделаться от ощущения, будто Кинрейд где-то рядом; она очень разволновалась: мысль о том, что они могут встретиться, повергала ее в настоящий ужас. Сильвии казалось, что как только она его увидит, как только заметит блеск золотого шитья на его форме, как только его знакомый голос донесется до нее хотя бы издалека, ее сердце остановится и она умрет от страха перед тем, что должно за этим последовать. Точнее, так казалось ей до тех пор, пока она не взяла на руки дочь, которую передала ей Нэнси, одев малышку для прогулки.

С ребенком на руках Сильвия почувствовала себя защищенной, и ход ее мыслей изменился. Малышка громко плакала, ведь у нее резались зубки, и мать была настолько поглощена необходимостью ее утешать, что едва ли заметила, как миновала опасную пристань и мост, как и живое любопытство и почтительное внимание прохожих, узнававших ее даже под тяжелой вуалью траурного наряда, подаренного Эстер и Коулсоном в первые дни после смерти Белл, когда Сильвия едва осознавала происходившее вокруг.

В том, что касалось исчезновения Филипа, общественное мнение не спешило выносить вердикт – возможно, история Кинрейда заставляла людей воздерживаться от поспешных суждений в неспокойные военные времена, – однако все сходились на том, что трудно представить судьбу ужаснее, чем та, что постигла миссис Хепберн.