Поклонники Сильвии

– Я боюсь, как бы мои слова не прозвучали несправедливо, – произнесла Сильвия. – Моя матушка так любила Филипа… однако он скрыл от меня нечто такое, что могло бы совершенно изменить мою жизнь и жизнь одного мужчины. Я была помолвлена с главным гарпунером Кинрейдом, кузеном Корни из Мшистого Уступа, тем самым человеком, который три недели назад вернулся уже флотским лейтенантом, хотя три года его считали мертвым.

Она вновь сделала паузу.

– И что же? – спросил Джеремайя с интересом, хотя от этого рассказа его отвлекала лежавшая у него на коленях малышка, явно настроенная поиграть.

– Филип знал, что он жив, видел, как его забрали вербовщики; Чарли тогда просил его передать мне весть.

Бледное лицо Сильвии побагровело, глаза вспыхнули.

– А он не сказал мне ни слова, – продолжила она, – даже видя, что при мысли о смерти Кинрейда у меня разрывается сердце; Филип все держал в себе, смотрел, как я плачу, и все равно не говорил правды, которая могла бы меня утешить. Для меня было бы великой радостью просто получить весточку от Кинрейда, сэр, даже если бы я никогда больше с ним не встретилась. Но Филип, насколько мне известно, никому не сказал о том, что видел Чарли в тот день, когда его схватили вербовщики. Вам известно о смерти моего отца и о том, как мы с матерью остались совсем одни? Я вышла замуж за Филипа, поскольку он был нам хорошим другом, а я была ошеломлена горем и должна была заботиться о матери. С ней Филип всегда был очень добр и заботлив, этого нельзя отрицать…

Снова долгая пауза, во время которой Сильвия, собираясь с мыслями, пару раз глубоко вздохнула.

– Если я продолжу, сэр, мне придется взять с вас обещание, что вы никогда никому об этом не расскажете. Мне вправду очень нужно, чтобы кто-то подсказал, что делать, и я вынуждена была прийти сюда, иначе не сказала бы об этом ни слова до самой смерти. Вы обещаете, сэр?

Взглянув Сильвии в лицо, Джеремайя Фостер увидел в ее глазах такую тоску, что вопреки доводам собственного разума дал ей обещание; она продолжила:

– Во вторник утром (думаю, это было три недели назад, хотя с того времени вполне могло бы пройти и три года) Кинрейд вернулся – вернулся, чтобы взять меня в жены, но оказалось, что я замужем за Филипом! Я встретила его на дороге, но сперва не узнала. Кинрейд последовал за мной в дом – в дом Филипа, сэр, что за магазином, – и я, сама не помню как, сказала ему, что вышла замуж за другого. В гневе он назвал меня лицемеркой – меня, сэр, для которой хлеб каждый день был горек и которая каждую ночь горько оплакивала его смерть! Затем Кинрейд сказал, что Филип все это время знал, что он жив и вернется за мной; не в силах поверить в это, я позвала мужа; он пришел, и оказалось, что слова Чарли были правдой; и все же я была женой Филипа! Я принесла торжественную клятву, сказав, что никогда больше не буду считать его своим законным мужем, ни за что не прощу ему зла, которое он нам причинил, и стану относиться к нему как к чужому человеку, который поступил со мной очень гнусно.

Сильвия замолчала, ведь ей казалось, что на этом ее история заканчивается. Но Фостер после паузы произнес:

– Да, поступок Филипа был жестоким и гнусным, не стану отрицать, однако твоя клятва была грехом, а слова – злыми, бедная моя девочка. Но что же случилось дальше?

– Я почти не помню, – ответила Сильвия устало. – Кинрейд ушел; матушка закричала, и я пошла к ней. Думаю, она спала, и я легла рядом, желая умереть и думая, что будет с моим ребенком, если меня не станет; в комнату тихо вошел Филип, и я притворилась, будто сплю; с тех пор я его не видела и не слышала.

Рассказ был окончен. Джеремайя Фостер застонал, однако затем, взяв себя в руки, произнес бодрым голосом:

– Филип вернется, Сильвия Хепберн. Не бойся, он одумается!

– Я страшусь как раз его возвращения! – ответила она. – Именно этого; мне бы хотелось знать, что у него все хорошо, но вместе мы больше никогда не будем.

– Не говори так, – произнес Джеремайя. – Ты жалеешь о своих словах; ты была очень огорчена, иначе не произнесла бы их.

Старик пытался выступить в роли миротворца и спасти их брак, однако боялся показаться чересчур настойчивым.

– Я не жалею о них, – проговорила Сильвия медленно. – Филип поступил со мной слишком гнусно, и я была не просто «огорчена»; огорчение уходит после долгого сна. Лишь мысль о матушке (которая, надеюсь, счастлива на том свете и ничего не знает) не позволяет мне возненавидеть Филипа. Я не жалею о том, что сказала.

Никогда еще Джеремайя не встречал человека, который бы так прямо и открыто признавался в собственных жестоких чувствах; он не знал, что ответить.

Старик был до крайности опечален и потрясен. Сидевшее перед ним юное создание выглядело нежным и прекрасным, но говорило твердо и безжалостно!

Сильвия, похоже, поняла, о чем он думает.