Поклонники Сильвии

– Полагаю, вы считаете меня порочной, сэр, раз я не сожалею о своих словах, – сказала она, словно отвечая на его немой вопрос. – Возможно, это правда. Однако я, помня о собственных страданиях, так не думаю; Филип знал, как я несчастна, и мог бы положить конец моему горю одним-единственным словом – мог, но молчал, а теперь уже слишком поздно. Меня тошнит от человеческой лживости и жестокости. Я хочу лишь умереть.

Едва договорив, Сильвия заплакала; увидев ее слезы, малышка закричала, протянув к ней ручки, и на застывшем, будто камень, лице матери вдруг появилось выражение глубочайшей, нежнейшей любви; она прижала к себе испуганно всхлипывавшую дочь и попыталась ее утешить.

Старика осенило. Он начинал уже испытывать к Сильвии неприязнь, однако забота о ребенке сказала ему, что она не бессердечна.

– Бедная малышка! – произнес он. – Твоя мать должна сильно любить тебя, раз уж лишила тебя любви отца. Ты наполовину сирота – и все же я не могу назвать тебя одной из тех, чьим отцом будет Бог. Плачь, ибо ты воистину несчастна: земные родители тебя покинули, и я не знаю, примет ли тебя Господь под свою опеку.

Сильвия в ужасе подняла на него взгляд; еще крепче прижав к себе ребенка, она воскликнула:

– Не говорите так, сэр! Это звучит как проклятие! Я никогда не покидала свою дочь! Ваши слова ужасны.

– Ты поклялась не прощать своего мужа и не жить вместе с ним. Известно ли тебе, что по мирским законам он может заявить права на дочь и тебе придется либо расстаться с ней, либо нарушить свою клятву? Бедная малышка!

Он вновь принялся поигрывать часами, забавляя девочку.

Подумав некоторое время, Сильвия сказала:

– Я не знаю, какой путь избрать. Просто голова идет кругом. Филип поступил со мной очень жестоко!

– Жестоко. Я и подумать не мог, что он способен на такую низость.

Джеремайя сказал то, что думал, однако его согласие застало Сильвию врасплох. Она имела право ненавидеть того, кто обошелся с ней жестоко и низко. И все же ей было неприятно слышать столь суровые слова в адрес Филипа, произнесенные посторонним человеком, суждение которого, как ей казалось, было холодным и безразличным. По какой-то непостижимой причине Сильвия начала мысленно защищать Филипа или, по крайней мере, попыталась смягчить суровый вердикт, который первая же ему вынесла.

– Он был очень добр к моей матушке, а она в нем души не чаяла; если бы Филип не делал для нее все, что было в его силах, я бы никогда за него не вышла.

– Он с пятнадцати лет был славным, добросердечным парнем. Я ни разу не поймал его на лжи, как и собственного брата.

– И все же он солгал, – произнесла Сильвия, быстро меняя позицию. – Филип заставлял меня думать, будто Чарли мертв, хотя и знал, что все это время он был жив.

– Он солгал. Это была эгоистичная ложь: Филип заставил тебя страдать, чтобы добиться собственных целей, и в конце концов был изгнан подобно Каину.

– Я никогда не прогоняла его, сэр.

– Однако это сделали твои слова, Сильвия.

– Сказанного не воротишь, сэр; и, думаю, я сказала бы это снова.

Впрочем, утверждая это, она явно надеялась услышать возражения.

Но Джеремайя сказал лишь, обращаясь к ребенку:

– Бедная крошка!

Глаза Сильвии наполнились слезами.

– Ох, сэр, ради нее я сделаю все, что вы мне скажете, – произнесла она. – Именно потому я к вам и пришла. Понимаю, мне не следует здесь оставаться, раз уж Филип уехал; я не знаю, как поступить, однако сделаю все, лишь бы дочь осталась со мной. Как мне быть, сэр?

На пару минут Джеремайя задумался, а затем ответил:

– Мне нужно время, чтобы обо всем поразмыслить. Я должен обсудить это с братом Джоном.

– Но вы ведь дали мне слово, сэр! – воскликнула Сильвия.

– Я дал тебе слово никогда никому не рассказывать о том, что произошло между тобой и твоим мужем, но должен посоветоваться с братом о том, что делать с тобой и твоим ребенком теперь, когда Филип оставил магазин.

Джеремайя произнес эти слова так серьезно, что они прозвучали почти как упрек; он встал в знак окончания беседы и вернул малышку матери, благословив ее при этом столь торжественно, что в глазах суеверной взволнованной Сильвии это вмиг развеяло то, что казалось ей проклятием.

– Да благословит и сохранит тебя Господь! – сказал он. – Да призрит на тебя Господь светлым лицем своим![67]

Спускаясь с холма, Сильвия то и дело целовала ребенка, шепча слова, которые малышка еще неспособна была понять:

– Я буду любить тебя за двоих, мое сокровище! Я окружу тебя своей любовью, и отцовская тебе не понадобится.

Глава XXXVII. Утрата

Из-за слабого здоровья матери Эстер никак не могла отнести письмо Филипа Фостерам, дабы посоветоваться с ними по поводу его содержания.

Долгие дни, которые Элис Роуз вынуждена была проводить в одиночестве, плохо сказывались на ее душевном, а значит, и телесном состоянии; она медленно угасала.

Все это открылось в беседе, состоявшейся после того, как Джеремайя Фостер прочел письмо Хепберна в маленькой приемной банка на следующий день после их с Сильвией конфиденциальной беседы.