Поклонники Сильвии

С ребенком, разумеется, все обстояло иначе. Малышку любили безусловно и не раздумывая. У Коулсона и его пышнотелой жены не было детей, и они просто души в Белле не чаяли. Самыми счастливыми часами в жизни Эстер были те, которые она проводила с девочкой. Джеремайя Фостер же считал ее почти что своей – с того самого момента, когда она почтила его, соблазнявшего ее часами, позволив взять себя на руки; каждый приходивший в магазин покупатель знал печальную историю улыбчивой малышки, и в ту осень многие крестьянки в рыночные дни приносили из своих закромов румяные яблоки для «дочки Филипа Хепберна, оставшейся без отца, благослови ее Бог».

Даже суровая Элис Роуз привязалась к маленькой Белле; ее личный список избранных сокращался с каждым днем, однако ей была ненавистна сама мысль о том, чтобы исключить из числа тех, кто должен быть спасен, невинное дитя, которое Элис благословляла каждый вечер, пока оно гладило ее морщинистые щеки. Ради малышки она даже смягчилась в отношении ее матери, вознося пламенные молитвы о ее спасении из рядов неприкаянных, кои она сама называла «борьбой с Богом».

Элис интуитивно понимала, что малышка, столь нежно любимая приведшей ее в этот мир матерью и столь нежно любившая ее, не сможет быть счастлива даже в раю без человека, бывшего для нее самым дорогим на земле; именно это было главной причиной, по которой пожилая женщина молилась за Сильвию; впрочем, пускай Элис и не отдавала себе в этом отчета, ее и саму тронула дочерняя забота, которую проявляла к ней та, кого она считала обреченной на кару Божью.

Сильвия редко ходила в церковь или часовню и не читала Библию; впрочем, о своем невежестве она старалась не распространяться; теперь, когда у нее был ребенок, она жалела об этом упущении, однако исправлять его было уже слишком поздно, ведь она утратила те зачаточные навыки чтения, которыми обладала, и разбирала слова лишь с большим трудом. Так что Библию Сильвия брала в руки только для виду, но Элис Роуз об этом не подозревала.

Окружающие почти не знали о том, что творится у Сильвии в душе, – она сама себя едва понимала. По ночам она иногда просыпалась, плача от чувства ужасного одиночества; все, кто любил ее или кого любила она сама, исчезли из ее жизни, все – кроме лежавшей у нее на руках теплой нежной малышки.

Но затем ей вспоминались слова Джеремайи Фостера – слова, которые она сперва восприняла как проклятие; Сильвия с радостью схватилась бы за путеводную нить, которая позволила бы ей проникнуть во тьму неизведанного царства, откуда исходят и благословения, и проклятия, и узнать, не совершила ли она чего-то такого, из-за чего за ее собственный грех придется расплачиваться этой нежной, милой, невинной крошке.

Если бы только кто-нибудь научил ее читать! Если бы только ей объяснили заумные слова, которые она слышала в церкви или часовне, дабы она смогла постичь значение греха и богоугодности! Слова, которые до сего момента лишь скользили по ее сознанию! Во имя своего ребенка Сильвия исполнила бы Божью волю, если бы только знала, в чем она заключается и как следовать ей в повседневной жизни.

Однако она никому не решалась признаться в собственном невежестве, не смея спросить о том, что хотела узнать. Слова Джеремайи Фостера прозвучали так, будто ее дитя, милая, маленькая, веселая Белла, которую любили и осыпали поцелуями все окружающие, должна будет жестоко страдать за честные и справедливые слова, произнесенные ее оскорбленной, возмущенной матерью. Элис всегда говорила так, словно для Сильвии не было надежды, виня ее тем не менее за то, что она не пользуется милостью Божией, хотя Сильвия просто не знала, как ею пользоваться.

А Эстер, которую Сильвии так хотелось любить за неизменные мягкость и терпение, была столь холодна в своей невозмутимой сдержанности; ей казалось, что Эстер винит ее за то, что она никогда не упоминает о Филипе, не зная, сколь серьезной была причина, по которой Сильвия его прогнала.

Казалось, единственным человеком, жалевшим ее, был Кестер; впрочем, и его жалость проявлялась скорее во взглядах, чем в словах, ведь когда он приходил к ней, оба, не сговариваясь, старались не обсуждать прошлое.

Кестер по-прежнему снимал жилье у своей сестры, вдовы Добсон, работая то тут, то там и порой отлучаясь из города на несколько недель. Однако всякий раз, возвращаясь в Монксхэйвен, он обязательно навещал Сильвию и маленькую Беллу; когда же Кестер работал в окрестностях города, не было недели, чтобы он не нанес им визит.

Его встречи с Сильвией были не слишком многословными. Обычно они обсуждали незначительные события, вызывавшие у обоих интерес; лишь иногда случайный взгляд или обрывок фразы говорил то одной, то другому, что собеседник помнит о главном, однако напрямую они этой темы не касались.

Дважды Сильвия, провожая Кестера, шепотом спрашивала у него, не слышно ли чего-нибудь о Кинрейде со времени его ночного визита в Монксхэйвен, и оба раза (между которыми прошло несколько месяцев) ответом было простое «нет».