Поклонники Сильвии

– Это была жена Кинрейда, Эстер! – сказала Элис. – Того самого, что был главным гарпунером и наделал столько шуму, когда погиб Дарли. Он теперь капитан – капитан военно-морского флота, по словам этой женщины. И она всячески убеждала нас, что Филип теперь обретается в библейских местах – местах, от которых уже ничего не осталось, но чье подобие избранные однажды увидят на небесах. Говорит, что Филип там, что он – солдат, спасший жизнь ее мужа, и что он скоро вернется. Интересно, что скажут Джон с Джеремайей о его службе? Думаю, им это не понравится.

Ничего не понимавшей Эстер очень хотелось расспросить обо всем Сильвию, однако та сидела чуть в стороне, держа на коленях маленькую Беллу и положив щеку на ее златовласую головку; казалось, она находилась в трансе и видела вещи, которых на самом деле не было.

Поэтому Эстер пришлось расспрашивать собственную мать, но та едва ли пролила свет на сказанное миссис Кинрейд, ведь Элис явно в большей мере занимала несправедливая привилегия находиться в святых местах, коей удостоился Филип, – если оные святые места, конечно, вообще существовали по эту сторону рая, в чем Элис была склонна сомневаться, – чем повторение слов и изложение фактов.

Внезапно Сильвия осознала заинтересованность Эстер и ответила на ее несмелые вопросы.

– Твоя мать говорит правду, – сказала она. – Это жена Кинрейда. А он сам сейчас на войне; он слишком приблизился к французам, которые вели шквальный огонь, и тогда, судя по ее рассказу, его увидел Филип и, бросившись под пули, унес в укрытие. Именно это она сказала и именно на этом настаивала.

– А почему это не может быть правдой? – спросила Эстер.

Ее щеки покраснели.

– Трудно сказать. Возможно, все так и было. Но особых причин для дружбы у них нет, и все это кажется очень странным… Филип – солдат, да еще и их встреча в таком месте!..

Эстер всем сердцем приняла историю о храбрости Филипа, полностью поверив в нее. А вот Сильвия лишь еще глубже задумалась, хотя Эстер причины ее неверия – или даже удивления – были совершенно непонятны. Много раз она, ложась спать, представляла себе события из рассказа миссис Кинрейд так подробно, как ей позволяли воображение и собственный опыт: одна фигура, затем другая. Часто, просыпаясь утром, Эстер чувствовала, что ее сердце бешено колотится по неведомой ей причине, а затем с содроганием вспоминала сцены, явившиеся ей во снах, – сцены, которые могли бы стать реальностью в тот же день, ведь Филип мог вернуться, и что тогда?

Но где же эти недели и тяжелые месяцы был сам Филип?

Глава XLI. В приюте Гроба Господня

Филип долго пролежал на борту госпитального судна. Будь у него не так тяжело на сердце, он мог бы оправиться быстрее. Его раздробленная челюсть, обожженное, почерневшее лицо, множество ран на теле – все это терзало его и физически, и душевно. Шансов вернуться домой веселым доблестным воином и вновь завоевать любовь жены больше не оставалось – если они вообще когда-то были, а не являлись лишь глупой, пустой мечтой несчастного в первый час после поступления на службу, мечтой, которая не раз посещала рекрута при виде новых сцен, в бешеном темпе проносившихся перед его глазами в дни службы. Однако теперь все было кончено. Филип знал: вероятность, что его мечта сбудется, ничтожно мала; и все-таки пока он верил, что это возможно, он был счастлив. Теперь же его будущим было уродство, слабость и скудное жалованье, едва позволявшее получавшему его не скатиться в полную нищету.

Окружающие были по-своему добры к Филипу, заботясь о его физических потребностях, однако они не стали бы слушать разговоры о том, как он несчастен, даже если бы он сам был из тех, кто делает подобные признания. Филип же лежал на своей койке в полном молчании, редко о чем бы то ни было просил и неизменно отвечал делавшему обход корабельному врачу, что ему лучше. Впрочем, на самом деле ему было все равно; у него даже вызывало досаду, что его случай считают столь интересным с точки зрения хирургии, поскольку это означало вероятность чрезмерного внимания. Врачи говорили, что причина его слабости – жара, ведь раны и ожоги Филипа начали наконец заживать, и спустя еще некоторое время ему сказали, что его отправят «домой». Произнеся эти слова, врач, измерявший Филипу пульс, почувствовал, что сердцебиение раненого замедлилось, однако тот ничего не сказал. Собственная жизнь и окружающий мир были слишком безразличны Филипу, чтобы он имел какие-либо желания, в противном случае врачи охотно позволили бы любимому пациенту подольше оставаться там, где он находился.

Мало-помалу Филип, садясь то на один, то на другой корабль и отдыхая в гарнизонных госпиталях, добрался сентябрьским вечером 1799 года до Портсмута. Транспортное судно, на котором он плыл, перевозило солдат и моряков, раненных и искалеченных в сражениях; все, кому хватило сил, поднялись на палубу, чтобы увидеть белые скалистые берега Англии. Один человек, подняв руку, снял фуражку и, с трудом взмахнув ею, слабым, но пронзительным голосом воскликнул:

– Старушка Англия навсегда!