Поклонники Сильвии

Филип занял две комнаты, принадлежавшие покойному сержанту Добсону. На средства попечителей приюта комнаты были хорошо обставлены, а от прежнего жильца остались кое-какие украшения, привезенные из дальних краев сувениры и потрепанные книги.

Поначалу отдохновение было для Филипа невыразимо приятным. Он старался избегать встреч с незнакомцами, чтобы не показывать свое почерневшее, покрытое шрамами лицо, пусть даже большинство считало подобное уродство почетным. В приюте Гроба Господня Хепберн день за днем встречал одних и тех же людей, которым достаточно было один раз услышать рассказ Филипа и рассмотреть его внешность, после чего они оставляли его в покое. Несложная работа в огороде, расположенном за домом, и в палисаднике, а также ежедневная уборка в гостиной и спальне были поначалу его единственными занятиями – впрочем, на большее ему просто не хватило бы сил. В том, как двенадцать обитателей приюта ежедневно собирались за обедом в большой, затейливо обставленной столовой, а смотритель в своем четырехугольном головном уборе и сутане произносил длинную латинскую молитву, напоминавшую в конце молитву за душу сэра Саймона Брея, было что-то величественное и совершенно не похожее на то, что Филипу доводилось видеть и слышать прежде. Что до писем, отправляемых в те дни на военные корабли, то ответа на них приходилось ждать довольно долго, ведь никто не мог в точности сказать, где именно находится флот.

И еще до того, как преподобный Пеннингтон получил наилучшие рекомендации касаемо Стивена Фримена, охотно предоставленные его сыном, Филип стал беспокойным и тревожным, несмотря на окружавшие его мир и уют.

Когда долгими зимними вечерами он сидел в одиночестве у своего очага, перед глазами у него вставали сцены из прежней жизни: детство; то, как о нем заботилась тетушка Робсон; как он впервые пришел в магазин Фостеров в Монксхэйвене; ферма Хэйтерсбэнк и уроки чтения в светлой теплой кухне; появление Кинрейда; ужасный праздничный вечер у Корни; прощание, свидетелем которого он стал на песчаном берегу у Монксхэйвена; вербовщики и долговременные последствия того, что он утаил правду; суд над бедным Дэниелом Робсоном и его казнь; его собственная свадьба; рождение ребенка и наконец последний день в Монксхэйвене, который Филип вновь и вновь вспоминал в мучительных деталях: он так остро чувствовал боль Сильвии, что ее гневные, презрительные взгляды и исполненные ненависти и возмущения слова почти заставили его поверить, что он действительно был подлецом, которым она его считала.

Филип позабыл собственные оправдания, хотя когда-то они казались ему вескими. После долгих горьких воспоминаний он задавался вопросом: что Сильвия сейчас делает? Где она? Каким стал его ребенок – его и ее дочь? В такие моменты он вспоминал бедную, стершую ноги жену своего товарища и маленькую девочку, которую та несла на руках, девочку, которая была ровесницей Беллы; Филип жалел, что обратил на нее недостаточно внимания, ведь ее образ помог бы ему представить, как выглядит сейчас Белла.

Однажды вечером Филип бродил по этому замкнутому кругу из мыслей, до тех пор пока полностью не обессилел. Желая вырваться из монотонности, он пошел взглянуть на оставшиеся от прежнего хозяина старые истрепанные томики в надежде найти среди них что-нибудь интересное, что отвлечет его от тяжелых дум. Там были «Перигрин Пикль», книга проповедей, список половины личного состава армии в 1774 году и «Семь поборников веры христианской»[79]. Выбор Филипа пал на последнюю книгу, ведь никогда прежде она ему не встречалась. На ее страницах он прочел о том, как сэр Гай, граф Уорик, сперва сражался с язычниками в родном краю, а затем странствовал долгих семь лет; когда он вернулся, его жена, графиня Фелиция, не узнала бедного измученного скитаниями отшельника, который каждый день приходил за подаянием вместе с другими бедняками и нищими. Наконец, умирая в своей пещере, он послал за ней, передав тайный знак, известный лишь им двоим. Фелиция немедленно примчалась, ведь она знала, что подобный знак мог передать лишь ее муж; они успели сказать друг другу много нежных прекрасных слов, прежде чем лорд испустил дух, положив голову жене на грудь.