Поклонники Сильвии

В Монксхэйвен приехал цирк и входил в город с помпой, сияя буйством красок и поражая шумом, на какой только был способен. Впереди ехали одетые в пестрые наряды трубачи и играли триумфальную какофонию. За ними следовала красно-золотая повозка, запряженная шестью пегими лошадьми; продвижение этой процессии по узким извилистым улочкам уже само по себе было занимательным зрелищем. В повозке сидели короли и королевы, герои и героини – такие, какими их представляли себе циркачи; рядом бежали бросавшие на них завистливые взгляды мальчишки и девчонки; сами циркачи, впрочем, очень устали и тряслись от холода в своих героически-торжественных классических нарядах. Именно такую картину мог бы увидеть Филип – по правде говоря, он ее и увидел, однако не обратил ни малейшего внимания. Почти напротив него, менее чем в десяти ярдах, на ступенях у столь знакомой ему двери магазина стояла Сильвия, держа на руках ребенка, а тот весело вертелся, желая увидеть представление. Сильвия тоже смеялась, радуясь сама и разделяя радость дочери. Подняв маленькую Беллу повыше, чтобы та могла лучше рассмотреть пеструю процессию, мать тоже наблюдала за происходящим, сияя белозубой улыбкой; затем она отвернулась и заговорила с кем-то, кто стоял позади нее, – с Коулсоном, как понял Филип спустя мгновение; услышав ответ, Сильвия снова рассмеялась. Филип видел все – ее статную и в то же время какую-то небрежную красоту, явную беззаботность и внешнее благополучие. Годы, которые он, часто рискуя встретить кровавый конец, провел в мрачной печали, среди диких сцен, разворачивавшихся на суше и на море, для нее были наполнены солнцем – и в еще большей мере потому, что его рядом не было. Именно такие мысли переполняли разум несчастного искалеченного морского пехотинца, пока он стоял в холодной тени, глядя на дом, который мог бы стать его убежищем, на жену, которая могла бы ему обрадоваться, и на дитя, которое могло бы подарить ему утешение. Но он сам изгнал себя из собственного дома, жена от него отреклась, а дитя растет без отца. Жена, ребенок, дом – все прекрасно обходятся без него; какое безумие погнало его сюда? Еще час назад он, будто мнительный дурак, думал, что она умерла, – умерла с печальным раскаянием в жестоких словах, исполненная горечи после необъяснимого исчезновения отца ее ребенка, которое в какой-то мере могло стать причиной смерти, которой так боялся Филип. Теперь же он стоял, глядя на Сильвию, и ему казалось, что в жизни вообще нет места боли.

Веселая кавалькада проехала; закат сменился ночной прохладой, и мать с ребенком скрылись из виду, уйдя в теплый дом, а их муж и отец свернул в холодную темную улочку, ища ночлег подешевле, который даровал бы отдохновение его усталым костям и забытье еще более усталому сердцу. Красивая история о графине Фелиции, так долго горевавшей из-за отсутствия мужа, – это всего лишь старинное предание; впрочем, скорее всего, граф Гай так никогда и не женился бы на Фелиции, зная, что человек, которого она любила больше его, был жив все то время, пока она считала его мертвым.

Глава XLIII. Неизвестный

За несколько дней до прихода Филипа в Монксхэйвен к Сильвии наведался с визитом Кестер. Как старого друга и человека, знавшего ее сокровенные тайны, Сильвия всегда принимала его очень тепло, одаривая сердечными словами и взглядами, согревавшими старику душу. Будучи от природы довольно деликатным, он, даже живя в Монксхэйвене, избегал посещать Сильвию слишком часто, однако ждал этих визитов так, как школьник ждет каникул. Годы на ферме Хэйтерсбэнк были самыми счастливыми в его долгой жизни, исполненной монотонного труда. Отец Сильвии всегда относился к Кестеру по-дружески, со свойственной ему простецкой добротой, а ее мать щедро делилась с ним лучшим из производившегося на ферме мясом; когда Кестер, заболев, лежал у себя на чердаке над коровником, Белл Робсон готовила ему поссеты[80] и выхаживала с такой нежностью, какую он знал лишь в детстве от матери. Сильвия же и вовсе выросла у него на глазах; если бы она, повзрослев, нашла свое счастье, то могла бы выпасть из узкого круга интересов Кестера, однако стоило этому бутону распуститься в прекрасную розу, как на ее хорошенькую невинную головку посыпались одна беда за другой, а служба Кестера ее отцу, Дэниелу Робсону, оборвалась в результате трагедии. Из-за всего этого Сильвия стала для верного пастуха главным человеком в мире; второй для него была маленькая Белла, напоминавшая Кестеру Сильвию в детстве, хотя привязанность к ребенку он демонстрировал более открыто, чем к его матери.

Собираясь в гости, Кестер надел воскресный наряд, тщательно побрился, несмотря на то что был лишь четверг, и прихватил с собой сверток мятных ирисок для малышки; он сидел напротив Сильвии на своем привычном месте – в кресле у двери гостиной, пытаясь подманить видом сладостей малышку, не понимавшую, кто он такой.

– Она похожа на тебя… но и на отца тоже, – вырвалось у Кестера.