Поклонники Сильвии

Богадельню Гроба Господня Филип покинул в феврале, а уже в первую неделю апреля начал узнавать знакомые места между Йорком и Монксхэйвеном; он колебался, спрашивая себя, не было ли его решение недостаточно мудрым – как и предсказывал смотритель. В последнюю ночь своего двухсотмильного пешего перехода Филип остановился в том самом маленьком трактире, где записался на службу почти за два года до этого. Сделал он это ненамеренно: ночь приближалась, а Филип, решив, как ему казалось, срезать путь, заблудился и искал место, где можно было бы переночевать. И все же, оказавшись там, он столкнулся лицом к лицу со своей прошлой и нынешней жизнью. Его дикие, безумные надежды, отчасти, как он теперь понимал, рожденные опьянением, давно умерли; карьера, открывшаяся когда-то перед Филипом, ныне была для него заказана; его юношеские силы и здоровье сменились преждевременной слабостью; что же до дома, который мог бы с любовью распахнуть перед ним двери и утешить его, то последние пару лет смерть не сидела сложа руки и могла лишить его последней слабой радости видеть возлюбленную, оставаясь незамеченным. Всю ночь и последующий день сердце Филипа переполнял страх, что Сильвия умерла. Было странно, что раньше он об этом почти не задумывался, – так странно, что всецело завладевший им ужас почти заставил его поверить в то, что его жена лежит на монксхэйвенском кладбище. Или, быть может, ему никогда больше не суждено увидеть маленькую Беллу, это цветущее, милое дитя? Издалека доносился похоронный звон, делавший его тревожные фантазии еще мрачнее – настолько, что даже в веселых криках птиц и жалобном блеянии новорожденных ягнят ему чудились дурные предзнаменования.

Не без труда Филип нашел дорогу обратно в Монксхэйвен, шагая по тем самым диким холмистым вересковым пустошам, которые он пересек в день своего отчаяния; он не знал, почему выбрал именно этот путь, – казалось, ноги сами, против его воли вели его туда.

Приближался ясный теплый вечер; бешено колотившееся сердце Филипа на мгновение замерло, но затем забилось с новой силой. Он стоял вверху длинного крутого спуска, кое-где походившего на лестницу; спуск этот вел с вершины холма на Хай-стрит, сквозь тот самый проход, через который Хепберн некогда бежал от прежней жизни. Он вновь смотрел на многочисленные неровные крыши и лес дымоходов, пытаясь разглядеть дом, некогда принадлежавший ему. Кто живет в нем теперь?

Желтый солнечный свет становился слабее, а вечерние тени – гуще; Филип брел вниз по склону холма – усталый, измученный человек. Со стороны тесно стоявших домов доносились веселая музыка и радостные голоса. Однако Филип продолжал медленно спускаться, едва ли обращая внимание на эти звуки, ведь они никак не были связаны с переполнявшими его мыслями о Сильвии.

Стоило Филипу дойти до угла, где спуск переходил в Хай-стрит, как он в мгновение ока очутился в самом сердце шумной толпы; Хепберн нырнул в тень и принялся наблюдать.