Поклонники Сильвии

– Нет! Я такого не говорила. Мне ничего об этом не известно. Он платит мне наперед, и за еду тоже платит; впрочем, это небольшие деньги, ведь ест он мало, хоть я и сварила ему отличный бульон.

– На вашем месте я не стала бы отсылать его, пока он не поправится, но считаю, что в конце концов вам лучше избавиться от него. Вот если бы ваш брат был в Монксхэйвене, тогда другое дело, – сказала Сильвия, вставая, чтобы уйти.

Взяв ее за руку, вдова Добсон с минуту помолчала, а затем произнесла:

– Вы ведь не рассердитесь на меня, миссис, если мне не хватит духу его выгнать, пока он сам не захочет уйти? Ради Кристофера мне не хотелось бы вас сердить, но я знаю, каково это – жить без друзей, так что как бы там ни было, а выгнать его я не смогу.

– Нет! – ответила Сильвия. – С чего бы мне сердиться? Это не мое дело. Я лишь отослала бы его на вашем месте. Он мог бы снять комнату в доме, где есть мужчины, которые знают, как обращаться с бродягами.

Сильвия вышла на залитую солнцем улицу, а несчастный бродяга остался лежать в холодной тени, вздыхая. Она не знала, как близко была к человеку, к которому ее сердце с каждым днем все больше смягчалось.

Глава XLIV. Первые слова

Была весна 1800 года. Даже в наше время старики помнят голод, свирепствовавший в те дни. Прошлой осенью случился неурожай, а война и хлебные законы невероятно взвинтили цены на зерно; вдобавок то зерно, которое все же попадало на рынок, было скверного качества и не годилось в пищу, но голодные люди все равно охотно его покупали и смешивали сырую, приторную, вязкую муку с рисовой и картофельной, чтобы не заболеть. Богатые семьи отказывали себе в пирожных и не тратили пшеницу для приготовления ненужных деликатесов, а налог на пудру для волос вырос; впрочем, все эти попытки помочь нуждающимся были каплей в море.

Филип вопреки собственной воле выздоровел и окреп, и на смену его отвращению к еде пришло чувство голода. Однако все свои сбережения он истратил, а его пенсия – полшиллинга в день – была в голодный год все равно что ничего. Много раз он летними вечерами подолгу бродил вокруг дома, который когда-то принадлежал ему и который, со всем его блаженным уютом, снова стал бы его собственностью, если бы только Филип заявил на него свои права. Но чтобы явиться туда в качестве хозяина в своем нынешнем несчастном, уродливом обличье, он должен был быть кем-то иным, а не Филипом Хепберном. А потому он часто стоял, укрывшись в извилистой улочке, спускавшейся к рынку по крутому склону холма, и глядел, как летние сумерки сменяются темнотой, как закрывается некогда знакомый ему магазин, как добросердечный, привыкший к комфорту Уильям Коулсон возвращается к жене, чтобы сытно отужинать. Затем Филип – ведь в те дни в простом маленьком городке и старого стражника-то было не сыскать, не говоря уже о полиции, – озираясь по сторонам, шел по улицам, держась погруженной в тень стороны, и, оказавшись на мосту, смотрел на покрытую спокойной рябью реку, на предвещавшее рассвет серое мерцание у морского горизонта, на черные силуэты судов, вырисовывавшиеся на фоне неба; исполненными мучительной тоски глазами он взирал на окна домов, среди которых было и окно комнаты, где спали его жена и ребенок, не ведая о нем, голодном изгнаннике с разбитым сердцем. Постояв так, Филип возвращался в пристройку, которую снимал у вдовы; тихо открыв дверь, он еще тише проходил мимо спавшей бедной женщины, никогда, впрочем, не забывая мысленно с благодарностью помолиться о ней – о той, что дала ему крышу над головой и всегда делилась всем, что Бог послал, несмотря на то что сама уже давно забыла чувство сытости, – после чего ложился на узкий тюфяк и погружался в сны о том, как давал Сильвии веселые уроки на кухне фермы Хэйтерсбэнк; в этих снах умершие были живы, а главный гарпунер Чарли Кинрейд так никогда и не появился и не нарушил исполненного надежд покоя.

Вдова Добсон не последовала совету Сильвии. Бродяга, известный ей под именем Фримен, на которое он получал свою пенсию, по-прежнему жил у нее и каждую неделю платил ей наперед жалкий шиллинг, ведь в те тяжелые дни это была воистину жалкая сумма, которую голодный человек с легкостью мог за день истратить на еду.

Именно этим вдова Добсон и объясняла Сильвии то обстоятельство, что по-прежнему сдает ему жилье, хотя человек более расчетливый, напротив, увидел бы тут причину выставить его на улицу.