Поклонники Сильвии

– Понимаете, миссис… – сказала она Сильвии виноватым тоном однажды вечером, когда та заглянула к бедной вдове по дороге к дому Джеремайи, куда шла, чтобы забрать маленькую Беллу (полуденное летнее солнце теперь было слишком жарким для ребенка, и старик стал забирать девочку к себе на ужин). – Понимаете ли, в чем дело: немногие согласятся пустить его за шиллинг теперь, когда он сто́ит так мало, а если и согласятся, то все равно найдут способ содрать с него еще, а у него, как я понимаю, нет почти ничего, кроме этих денег. Он зовет меня бабулей, но я очень удивлюсь, если окажется, что разница между нами более десяти лет; впрочем, аппетит у него теперь хороший, так что кто знает; и я вижу, что он мог бы съесть гораздо больше, будь у него деньги на еду, а сытнее, чем я, готовить мало кто умеет. Но вы-то не сомневайтесь, миссис, что я отошлю его прочь, когда времена станут получше; однако сейчас это было бы все равно что отправить его на верную смерть; мне-то еды хватает – благодарение Богу и вам, моя красавица.

Сильвии пришлось довольствоваться знанием, что деньги, которые она с радостью давала сестре Кестера, отчасти шли на пропитание жильца, который не был ни работником, ни соседом, а всего лишь простым бродягой, как она боялась, пользовавшимся добротой пожилой женщины. Впрочем, свирепствовавший в стране голод был насколько жестоким, что любое сердце наполнялось сочувствием, и Сильвия, возвращаясь через час после упомянутого разговора от Джеремайи Фостера с веселой, без умолку болтавшей маленькой Беллой, была тронута видом с трудом шагавшего человека, который весьма соответствовал описанию, услышанному от миссис Добсон, и вдобавок свернул на свежевымощенную дорогу с тянувшейся вдоль Северного обрыва насыпи, которая вела лишь к жилищу вдовы. Возможно, в глазах закона он был бродягой и бездельником, однако Сильвия в мягких сумерках видела лишь человека, который, то и дело останавливаясь от изнеможения и хватаясь за что-нибудь, чтобы не упасть, медленно брел в том же направлении, что и она со счастливой маленькой Беллой.

Сильвии пришла в голову мысль: она всегда представляла этого неизвестного злобным бродягой и боялась, что на безлюдном участке пути от домика вдовы Добсон до оживленной дороги он подстережет ее и ограбит, если узнает, что у нее при себе есть деньги, а потому несколько раз уходила, не оставив вдове маленького подарка, как изначально собиралась, ведь ей казалось, что дверь в пристройку во время ее визитов тихо приоткрывалась, а ее обитатель (который, по словам вдовы, никогда не покидал дом, пока не стемнеет, кроме одного раза в неделю) прислушивался к звону монет в ее небольшом кожаном кошельке. Но теперь, когда она увидела, как он с трудом плетется по улице, страх уступил место жалости; Сильвия вспомнила, что говорила ее мать: не следует отсылать голодного, не накормив, иначе можно и на себя накликать голод.

– Крошка, – сказала она маленькой Белле, крепко державшей в ручке пирожок, который дала ей служанка Джеремайи, – этот бедный человек голоден; Белла ведь отдаст ему свой пирожок? А матушка завтра испечет ей еще один, в два раза больше.

Немного подумав над этим предложением, малышка, всего час назад поужинавшая достаточно плотно даже для прожорливого трехлетнего ребенка, милостиво согласилась на эту жертву.

Взяв пирожок и остановившись, Сильвия повернулась спиной к городу и лицом к медленно шедшему путнику. Прикрыв пирожок шалью, она поглубже засунула в него полкроны и, вернув его Белле, сказала:

– Мамочка сейчас возьмет Беллу на руки, и, когда мы будем проходить мимо этого бедного человека, Белла даст ему пирожок через мамино плечо. Бедный человек так голоден, а у Беллы и ее мамы полно еды.

Мысль о голоде взволновала ребенка, и в тот миг, когда ее мать быстрым шагом проходила мимо испуганного, дрожащего Филипа, девочка с готовностью протянула маленькую ручку.

– Скушай, бедный человек, – сказала крошка. – Белла не голодна.

Это были первые слова, которые Хепберн услышал из уст дочери. Они эхом отдавались у него в ушах, пока он стоял, пытаясь скрыть изуродованное лицо и глядя за парапет моста, на впадавшую в море реку; горячие слезы медленно лились из глаз Филипа в ее воды, однако он этого не замечал. Решив отказаться от вечерней прогулки, он зашагал обратно к дому вдовы.

С Сильвией, разумеется, все было иначе; она бы очень скоро забыла о случившемся, если бы маленькая Белла вновь и вновь не заговаривала о голодном человеке, чье бедственное положение коснулось ее зарождающейся способности к сочувствию. Малышке так приятно было отдать нищему пирожок, что она то и дело хватала оказавшиеся поблизости предметы, чтобы показать, как она это сделала. Как-то раз ей под руку попались часы Эстер, такие же круглые, как и пирожок, и хотя Эстер, которой девочка, пользуясь своим скромным словарным запасом, в третий или четвертый раз пересказывала случившееся, попыталась, исполняя роль «голодного человека», поймать часы, они со стуком упали на пол; малышка испугалась и тут же расплакалась, понимая, что причинила вред.