Поклонники Сильвии

Однако после того, как Робсоны поселились в Хэйтерсбэнке, Филип стал проводить там вечера так часто, что надежды Эстер, в которых она, возможно, даже не отдавала себе отчета, рухнули. Поначалу, слыша о Сильвии, маленькой кузине, которая из ребенка превращалась в женщину, она ощущала легкие уколы ревности. Однажды Эстер даже решилась спросить у Филипа, какова эта Сильвия. Молодой человек довольно сухо описал черты кузины, ее волосы и рост, но Эстер, удивляясь самой себе, проявила настойчивость и с внутренней дрожью задала последний вопрос:

– Она красива?

Землистые щеки Филипа потемнели; впрочем, когда он заговорил, тон его был безразличным:

– Полагаю, некоторые так считают.

– А ты? – не унималась Эстер, несмотря на осознание того, что беседа ему не нравится.

– Не вижу смысла обсуждать подобные вещи, – ответил Филип резко и недовольно.

С тех пор Эстер больше не давала волю любопытству. Однако она все равно ощущала какую-то тяжесть, гадая, считает ли Филип свою маленькую кузину красивой, пока не увидела их вместе при уже упомянутых обстоятельствах, когда Сильвия явилась в магазин, чтобы купить себе новый плащ; после этого сомнений у Эстер уже не оставалось, ведь она увидела все своими глазами. Белл Робсон тоже тревожилась из-за растущей привлекательности дочери. Определенные опасности она вопринимала скорее интуитивно, чем с помощью рассудка. Ей было неуютно, даже несмотря на то, что восхищение, которое вызывала Сильвия у противоположного пола, льстило материнскому тщеславию. А восхищение это имело множество очевидных проявлений. Когда Сильвия появлялась на рынке, можно было подумать, будто врачи прописали диету из масла и яиц всем мужчинам Монксхэйвена младше сорока. Поначалу миссис Робсон объясняла это превосходным качеством продуктов с ее фермы, однако постепенно поняла, что, когда Сильвия оставалась дома, товар распродавался так же, как и у остальных торговок. Спрос на хранившуюся на чердаке овечью шерсть вырос; если Робсоны решали продать теленка, к ним на ферму тут же являлись пригожие молодые мясники; в общем, поводов для того, чтобы увидеть красотку с фермы Хэйтерсбэнк, было не перечесть. Потому-то Белл и чувствовала себя неуютно, хоть и вряд ли могла бы облечь свой страх в слова.

Никто из домашних не замечал, чтобы подобное положение вещей оказало на Сильвию дурное влияние. Она всегда была немного легкомысленной, так что тут ничего не изменилось; однако, как часто говорила ее мать, свой ум в чужую голову не вложишь; Сильвия же, услышав от родителей упрек в ветрености, всегда раскаивалась так искренне, как только могла. По правде говоря, той нескладной девчонкой, какой она была в тринадцать лет, Сильвия оставалась лишь для отца и матери.

За пределами дома мнения о ней ходили самые противоположные, особенно среди женщин, начиная с «засидевшейся в девках несчастливицы» и заканчивая «прекрасной, как роза в июне, с характером столь же чудесным, как жимолость, вьющаяся вокруг этой розы»; начиная с «лисы с языком столь острым, что он способен пронзить любое сердце» и заканчивая «подобной солнечному лучику везде, где она появляется»; в зависимости от того, кто о ней говорил, Сильвия могла быть надутой, живой, остроумной, тихой, нежной или бессердечной. В действительности особенностью Сильвии было то, что каждый говоривший о ней либо превозносил ее, либо порицал; в церкви или на рынке она, сама того не ведая, привлекала к себе внимание; люди не могли забыть о ней, как забывали о присутствии других девушек, – возможно, даже обладавших большей привлекательностью. Все это было причиной тревоги миссис Робсон, которая начинала думать, что лучше бы на ее ребенка вообще не обращали внимания, чем выделяли так сильно. По мнению Белл, для женщины похвально жить в тени, так, чтобы ее упоминали лишь как хорошую хозяйку либо говорили о ее муже и детях. Девушки, о которых слишком много судачили, вызывали у миссис Робсон подозрения; потому, когда соседи твердили ей о том, какое восхищение вызывает ее дочь, Белл лишь отвечала холодно: «Она неплохая», – и тут же меняла тему разговора.

То ли дело ее муж! Более бесшабашному и менее чопорному Дэниелу приятно было слышать, а в еще большей мере видеть, какое внимание вызывает его дочь. Из-за этого он и себя чувствовал более значительным. Прежде Робсон никогда особо не задумывался о том, любят ли его в округе; уважение окружающих волновало его еще меньше. Везде, где он появлялся, его встречали довольно радушно, как жизнерадостного добряка, в юности пускавшегося во все тяжкие, а затем обретшего жизненный опыт, который в целом придавал ему авторитетности, коей он привык пользоваться; и все же чинному общению с местными старейшинами Дэниел предпочитал компанию людей помоложе, неосознанно уловив, что развеселые сорвиголовы наиболее охотно проводили с ним время тогда, когда рядом была Сильвия. Парочка юношей подобного сорта обязательно забредала в Хэйтерсбэнк в воскресенье после обеда и шаталась вместе со старым фермером по его полям.