Поклонники Сильвии

Причина заключалась в том, что братья Фостеры собирались отойти от дел, оставив магазин двум своим помощникам, Филипу Хепберну и Уильяму Коулсону. По правде говоря, прошло всего несколько месяцев с тех пор, как их намерения стало возможным угадать по изменившемуся выражению лиц и некоторым другим мелким признакам. И все же каждый предпринимаемый ими шаг вел в этом направлении, а Филип знал образ их мыслей слишком хорошо, чтобы проявлять хотя бы малейшее нетерпение в ожидании результата, который неуклонно приближался. В те дни главным в жизни Друзей было подавление собственных чувств, и Коулсон с Хепберном разделяли этот настрой. Уильям осознавал открывавшиеся перед ним перспективы в не меньшей мере, чем Филип, однако они никогда не обсуждали их друг с другом, хотя то, что они оба знали, иногда отражалось в их разговорах о будущем. Тем временем Фостеры начали посвящать своих преемников во все большее число аспектов теневой стороны их коммерческой деятельности, ведь – во всяком случае, пока – братья, пусть и собираясь отойти от управления магазином, сохраняли интерес к его деятельности; к тому же они подумывали о том, чтобы взяться за новое начинание, став банкирами. Раздел предприятия, знакомство помощников с производителями из дальних краев (в те дни система «разъездных поставщиков» не была развита так, как сегодня) – все это продвигалось медленно, но верно; Филип уже представлял себя в завидной роли совладельца главного магазина в Монксхэйвене, а Сильвию – в роли своей жены, непременно одетой в шелковое платье и, возможно, даже с собственной повозкой. Посещавшие Филипа видения вращались вокруг возвышения Сильвии; собственную жизнь молодой человек видел примерно такой же, как сейчас, – большей частью она проходила в четырех стенах магазина.

Глава XII. Новый год

Из-за возросшей личной заинтересованности Филип посвящал работе в магазине все свое время на протяжении месяцев, что прошли с того момента, на котором закончилась предыдущая глава. Памятуя о разговоре с тетушкой, молодой человек, быть может, чувствовал неловкость из-за неспособности приглядывать за своей хорошенькой кузиной, как было обещано; однако примерно в середине ноября Белл Робсон заболела ревматической лихорадкой и ее дочери пришлось полностью посвятить себя заботе о ней. Пока продолжалась болезнь матери, Сильвии было не до веселья; девушка чрезвычайно остро ощутила страх ее потерять, осознав, сколь сильно к ней привязана. До этих пор, как очень часто случается с детьми, Сильвия полагала, что ее родители будут жить вечно; теперь же, когда она в считаные дни могла лишиться матери, девушка отчаянно старалась делать для нее все, что только возможно, и демонстрировала ей свои чувства, словно многолетнюю любовь и заботу можно было уместить в несколько дней. Однако миссис Робсон справилась с болезнью и начала медленно поправляться; еще до наступления Рождества она уже вновь сидела у очага – укутанная в шали и одеяла, но все-таки живая, на что Сильвия совсем недавно уже даже и не надеялась. Придя в тот вечер на ферму, Филип застал девушку в состоянии неистовой радости. Теперь, когда ее мать вновь могла спускаться на первый этаж, Сильвия считала, что все трудности остались позади; она весело смеялась и целовала мать; пожимая Филипу руку, девушка была едва ли не очарована его более нежной, чем обычно, речью, – однако в тот самый миг заметила, что подушки матери нужно поправить, и направилась к ее креслу, обращая на слова кузена не больше внимания, чем если бы они были адресованы кошке, которая, лежа на коленях у больной, мурлыкала от удовольствия, пока слабая рука гладила ее по спине. Вскоре пришел и Робсон; он изменился с их последней встречи, выглядел постаревшим и подавленным. Робсон настаивал, чтобы жена выпила разбавленного водой спиртного, однако, когда та отказалась – с таким видом, словно ей была отвратительна даже мысль о запахе алкоголя, довольствовался тем, что выпил с ней чаю, хоть и бранил этот напиток, который, по его мнению, «лишал людей присутствия духа», и костерил мир, докатившийся до таких помоев. И все же этот маленький акт самопожертвования привел Дэниела в необычайно хорошее настроение, которое в сочетании с искренней радостью из-за скорого выздоровления жены частично вернуло ему былое обаяние, мягкость и веселость, кои много лет назад помогли этому человеку завоевать сердце рассудительной Изабеллы Престон. Сидя рядом с ней и держа ее за руку, Дэниел рассказывал сидевшим напротив молодым людям о былых временах: о своих приключениях и о том, как ему удалось добиться любви своей жены, которая, слабо улыбаясь при воспоминании о тех днях, все же несколько стеснялась подробного описания ухаживаний за ее персоной и порой прерывала рассказ супруга неубедительными отговорками вроде:

– Как тебе не стыдно, Дэниел? Я никогда такого не делала.