Поклонники Сильвии

Ложась в постель, Филип испытывал благодарность и раскаяние, что порой настигают нас в те мгновения, когда уныние сменяется надеждой. Всего сутки назад ему казалось, будто все складывается против него; теперь же молодой человек чувствовал себя так, словно его тогдашние недовольство и роптание были чем-то почти нечестивым, – так резко обстоятельства изменились в его пользу. Нынче все указывало на то, что его заветное желание сбудется. Филип почти убедил себя, что ошибся, посчитав чувства Кинрейда к Сильвии чем-то бо́льшим, чем простое восхищение моряка хорошенькой девицей; да и в любом случае на следующий день гарпунер отчаливал и, по всей вероятности, не вернется еще целый год (ходившие к берегам Гренландии суда отправлялись в северные моря, едва появлялась надежда на то, что льды расступились), а до тех пор сам Филип уж точно сможет открыто заявить родителям Сильвии о своих намерениях, рассказав им о том, сколь завидным является его положение, а самой девушке – о том, как глубоко и страстно он ее любит.

Тем вечером его молитвы были не просто формальностью, как за день до этого; они были выражением пламенной благодарности Богу за помощь и исполнение желаний. Как и многие среди нас, Филип не вверял Богу свое будущее, а лишь просил позволения исполнять Его волю в любых обстоятельствах, кои могли возникнуть; однако юноша страстно жаждал благословения, которое, особенно при таких обстоятельствах, часто становится похожим на проклятие. А подобное отношение приводит к совершенно материальной, земной точке зрения, что все события, помогающие исполнению наших желаний, служат ответом на наши молитвы; в каком-то смысле это верно, однако они требуют молитвы в более глубоком, возвышенном расположении духа, чтобы уберечь нас от соблазнов, кои неизменно несут в себе.

Филип не знал о том, как Сильвия провела этот день, ведь, будь ему об этом известно, он лег бы в постель с еще более тяжелым сердцем, чем прошлой ночью.

Чарли Кинрейд сопровождал своих кузин до поворота к ферме Хэйтерсбэнк; оказавшись там, он прервал веселую болтовню и заявил, что собирается нанести визит фермеру Робсону. Бесси Корни выглядела разочарованной и слегка надула губки, а вот ее сестра Молли Брантон со смехом произнесла:

– Признайся, парень: ты бы в жизни не заглянул к Дэннелу Робсону, если бы у него не было хорошенькой дочки.

– Заглянул бы, – ответил Чарли с некоторым раздражением. – Я держу свое слово. Прошлой ночью я пообещал, что навещу его; к тому же этот старик мне нравится.

– Тогда что нам сказать матери? Когда ты вернешься?

– Ближе к восьми. Может, раньше.

– Но сейчас ведь только пять! Молодец. Собрался провести там весь вечер, и это несмотря на то, что вчера они поздно легли, а миссис Робсон больна. Да и матушке это не понравится. Правда, Бесс?

– Не знаю. Пусть Чарли поступает так, как сочтет нужным; я бы сказала, что никому не будет вреда, если он задержится до восьми.

– Ладно, ладно. Я еще не знаю, что буду делать вечером, но тебе лучше не топтаться на месте, ведь время идет, а, судя по небу, мороз будет сильный.

На ночь Хэйтерсбэнк закрывали так же, как и днем; ставней на окнах не было, да и занавески никто не задергивал – прохожих вокруг было очень мало. Входная дверь была заперта, а вот прилегавший к длинному низкому зданию хлев стоял открытым, и из его двери на заснеженную землю падал прямоугольник света. Подойдя поближе, Кинрейд услышал доносившийся изнутри разговор и различил женский голос; мельком посмотрев в освещенное окно дома и увидев там дремавшую в мягком кресле у очага миссис Робсон, он двинулся дальше.

Молоко с прерывистым звоном стекало в ведро; Кестер, сидя на трехногом табурете, уговаривал капризную корову избавиться от своей душистой ноши; Сильвия стояла у дальнего подоконника, на котором горел сделанный из рога светильник; девушка притворялась, будто вяжет чулок из серого гаруса, на самом же деле смеялась над тщетными попытками Кестера подоить животное, но в то же время следила, чтобы корова случайно не задела ее хвостом или не лягнула. Дыхание животного согревало холодный воздух, повисая облачками густого тумана. Свет был тусклым, и массивные очертания старых стропил, яслей и перегородок терялись во тьме.

В тот самый миг, когда Чарли подошел к двери, Кестер произнес:

– Потише, девочка! Вот, молодец, можешь же тихо стоять. Во всей округе не сыскать другой такой коровы, когда ты прилично себя ведешь. Славная девочка, славная… Дай мне тебя подоить. Вот, красавица!

– Ну и ну, Кестер! – рассмеялась Сильвия. – Ты говоришь с ней так, будто не корову просишь дать молоко, а девицу в жены зовешь.

– Эй, милая! – сказал работник, оборачиваясь к ней; он прищурился, из-за чего его лицо сморщилось еще больше. – Тебе-то откуда знать, как девиц в жены зовут, что ты говоришь об этом так уверенно? Хотя все ясно. Кто-то из нашего брата за тобой уже приударил.

– Мне пока что такие наглецы не встречались, – ответила Сильвия, краснея и слегка мотая головой. – Пусть бы попробовали!