Поклонники Сильвии

Нельзя было отрицать, что мысль о поездке в столицу будоражила воображение Филипа, однако радость омрачало осознание того, что он окажется вдали от Сильвии, на целую неделю – а то и на две, – лишившись возможности с ней видеться; быть может, его путешествие затянется даже на месяц, ведь вопрос деликатный и торопиться нельзя; все это грызло сердце молодого человека, лишая его радости, которую он мог бы испытывать от возможности потешить свое любопытство и даже от доверия, оказанного ему нанимателями. Чем дольше Хепберн об этом размышлял, тем полнее осознавал, с чем расстается; он почти жалел, что не сказал Фостерам о своем нежелании покидать Монксхэйвен на столь продолжительное время; и все же благодарность, которую молодой человек испытывал к нанимателям, не позволила бы ему отказаться от данного ими поручения, особенно учитывая упомянутую несколько раз невозможность их личного участия в деле и то, что они больше никому не могли довериться в столь деликатном вопросе. Несколько раз, чувствуя угрюмую зависть Коулсона, Хепберн думал, что причина этой зависти для него самого скорее бремя.

Филип объявил о грядущей поездке за чаем у Элис Роуз; прежде он сообщить о ней Коулсону не осмеливался, опасаясь еще большего недовольства, которое эта новость наверняка бы вызвала и которое, как он знал, Уильям не решится выразить в присутствии Элис и ее дочери.

– В Лондон! – воскликнула старуха.

Эстер молчала.

– Везет же некоторым! – произнес Коулсон.

– Везет? – переспросила Элис, резко к нему оборачиваясь. – Никогда больше не произноси при мне таких пустых слов, юноша. Это – промысел Божий, а везение идет от дьявола. Возможно, он отправляет Филипа туда, чтобы испытать его, ведь поездка эта может оказаться геенной огненной; я слышала, что Лондон полон соблазнов, и Филип может там впасть во грех; в чем же тогда будет его «везение»? Но зачем ты туда едешь? – продолжила старуха, обращаясь к Хепберну. – Да еще и с утра? Твоя лучшая рубашка в стирке, и времени накрахмалить и погладить ее не будет. Из-за чего может быть такая спешка, чтобы ехать в Лондон без рубашки с кружевным воротником?

– Я еду туда не по собственному почину, – отозвался Филип. – Нужно кое-что сделать, и Джон Фостер поручил это мне; выезжать следует завтра же.

– Я не отпущу тебя без рубашки с кружевным воротником, пусть даже мне придется просидеть всю ночь, – произнесла Элис решительно.

– Не волнуйтесь насчет рубашки, матушка, – ответил Филип. – Если она мне понадобится, то уж где-где, а в Лондоне я точно смогу купить себе новую.

– Только послушайте его! – воскликнула Элис. – Он собирается покупать себе новые рубашки, в то время как я сшила ему добрых полдюжины. Да, юноша? Коль уж ты отправляешься в Лондон с таким настроем, тебя точно ожидает тьма соблазнов. Я слышала, что и людей, и их деньги ловушки подстерегают там на каждом углу. Было бы лучше, если бы Джон Фостер послал туда кого-нибудь постарше, каким бы ни было его дело.

– Похоже, Фостеры внезапно прониклись к Филипу невероятным доверием, – произнес Коулсон. – Они беседовали с ним с глазу на глаз, пока мы с Эстер обслуживали в магазине покупателей.

– Филип знает… – начала было Эстер, но осеклась.

Хепберн не обратил внимания на эту незаконченную фразу; ему очень хотелось объяснить Коулсону – настолько, насколько это было возможно, не раскрывая секрета своих нанимателей, – сколько неприятных аспектов было у предложенной ему поездки, какая ответственность на него возлагалась и как не нравилась ему мысль о том, чтобы покинуть Монксхэйвен. Поэтому Филип сказал:

– Коулсон, я бы многое отдал за то, чтобы поменяться с тобой местами. Во всяком случае, во время разговора с Фостерами меня не раз посещала мысль о том, чтобы отказаться от поездки. Не буду отрицать, что в другое время я счел бы подобное предложение привлекательным. Однако сейчас мне действительно хотелось бы быть на твоем месте.

– Тебе-то легко говорить, – отозвался Коулсон, несколько смягчившись, однако не желая этого показывать. – Не сомневаюсь, что поначалу наши шансы отправиться в поездку были равны, однако в конце концов выбрали тебя, и этого уже не изменить; так что теперь тебе только и остается говорить о том, как тебе жаль.

– Нет, Уильям, – сказал Филип, вставая. – И наше с тобой будущее выглядит довольно хмурым, если мы будем ссориться, как две глупые девицы, из-за каждого успеха в нашей жизни – или того, что ты считаешь успехом. Я сказал тебе правду и поступил с тобой честно, а теперь отправляюсь в Хэйтерсбэнк попрощаться со своими родными и потому не стану больше выслушивать твои несправедливые подозрения.

Взяв головной убор, Хепберн вышел, не обратив внимания на причитания Элис по поводу его рубашки с кружевным воротником. Коулсон сидел неподвижно, охваченный сожалением и стыдом; наконец он украдкой взглянул на Эстер. Она вертела в пальцах чайную ложку, однако Уильям видел, что она с трудом сдерживает слезы; молодому человеку пришло в голову задать ей неуместный вопрос:

– Что же делать, Эстер?