Покровские ворота

Ее упорный взгляд, которого она ни на миг не отводила, так не отвечавший ни голосу, ни словам, стал его занимать. Он уже перешел в свое обычное состояние, чувствовал себя польщенным и спокойно ее рассматривал. Странное существо – никак нельзя было назвать ее красивой, глаза цвета чуть обуглившегося каштана невелики, черты скорей заурядны, руки и ноги крупные и, видимо, сильные, мало гармонировали с узким лицом и худеньким телом, но что-то в ней притягивало, был какой-то манок, загадка, была неясная игра, трудно было разобраться в этой внешности, все порознь было сделано природой небрежно, все вместе – непонятным образом волновало.

Не без его помощи она ответила на вопросы, – как вы догадываетесь, он подобрал не самые сложные, – отвечала она с трогательной старательностью первоклассницы, впрочем, он плохо прислушивался к тому, что она говорила, прислушивался к голосу, голос был не московский, он привычно отметил “г” фрикативное в ее быстрой речи и невольно поморщился. Волновалась она безмерно, даже чуть задыхалась, но ни волнение, ни желание ответить получше, как это ни странно, не отвлекали ее от главного – она все так же не сводила с него глаз.

Он почувствовал себя неуютно и сказал:

– Вы не смотрите на меня, вы думайте.

На что последовал ответ:

– Я думаю и смотрю.

Получив зачет, она простилась и пошла к двери, пятясь, словно боясь повернуться к нему спиной. Он отметил про себя, мысленно усмехнувшись: так уходили от коронованных особ.

Вскорости он уже размышлял о других, более значительных предметах, но, ложась спать, поймал себя на том, что вспоминает ее лицо, высокий, задыхающийся от волнения голос, неправильный выговор и ее простые, ничем не примечательные имя и фамилию.

Дня через два он читал публичную лекцию, было это в одной из библиотек, возникшей почти одновременно с новым районом, и он не ждал большой аудитории. Однако народу вновь собралось много, и он не без приятности подумал, что теперь уже место не имеет значения, имеет значение его имя.

В тот вечер он читал о восемнадцатом веке, к которому питал особое пристрастие, читал, кажется, о Радищеве. Он рассказывал о книге, о его дальнейшей судьбе, оспаривал устоявшиеся суждения. В частности, он решительно отвергал объяснение самоубийства как следствие упадка духа, как поступок загнанного, отчаявшегося человека. Он настаивал на том, что для Радищева этот акт имел совсем другое значение. То была смерть античного героя, утверждавшего таким образом свою личностную незыблемость. Тень Катона витала над ним, а как известно, – тут он вспомнил английские стихи, – «что сделал Катон и одобрил Аддисон, не может быть неверно». Так говорил он, и вот в самой середине лекции он увидел ее узкое, побледневшее от внимания лицо, потом ему казалось, что еще до того, как увидел, он почувствовал на себе этот напряженный завороженный взгляд и сразу же ощутил подъем духа. Он и до того владел общим вниманием, а теперь стал еще ближе в своих отношениях со слушателями, голос зазвучал еще интимней, слова находились самые нужные, примеры самые точные. Какая уж лекция, это была речь, и он по ходу ее успел подумать: кажется, это и есть вдохновение, но привычно усмехнуться не было ни времени, ни охоты, его точно несло сильное полноводное течение.

После лекции она протолкнулась к нему, вручила два чахлых цветка и, изумленно разглядывая его, проговорила:

– Ой, господи, и где вы всего этого набрались… с ума сойти…

Он снова отметил про себя “г” фрикативное, но на сей раз оно только позабавило.

Она спросила, может ли она его проводить, он развел руками:

– Все-таки я не так стар, чтобы девушки меня провожали.

Это было уже что-то вроде подтверждения, что радиосигнал принят, начиналась какая-то неосознанная игра, кокетство ответа было слишком очевидно.

Но она настояла на своем, шла с ним по темным мокрым улицам, он расспрашивал ее и узнавал шаг за шагом всю ее нехитрую биографию – детство в военной семье, частые переезды, смерть отца, теперь она здесь, работает старшей пионервожатой в интернате, обязательно получит диплом, но останавливаться на этом не хочет.

– Естественно, – сказал он, – вы еще так молоды.

Оказалось, однако, что она старше, чем он думал. Он был этим удивлен и подумал, что все ее проявления уже неадекватны ее летам.

У его парадного они остановились, и он сказал:

– Ну что ж, теперь вы знаете, где я живу. Заходите при случае.

Эти слова можно было воспринять как обычную формулу, вежливое прощание, но она была не такова, чтобы обмениваться этикетками, столь облегчающими общение, и радостно воскликнула:

– Ой, правда? Я обязательно зайду!