Покровские ворота

На Кадашевской набережной стоял Костик с задумчивым взглядом провожал троллейбус. Это был последний троллейбус, спустя несколько лет воспетый поэтом. Костик покачал головой. Придется идти через Москву. Он шагал по Каменному мосту, потом вышел к Александровскому саду. В это время рядом заурчал мотороллер. Костик поднял руку, и малый в черной коже притормозил.

– Куда? – вопросительно посмотрел он на Костика.

– К Покровским воротам, – сказал Костик.

– Подброшу, – сказал кожаный малый.

Костик примостился за ним, обнял его, и они полетели по ночной Москве. И невидимый оркестр провожал их всё той же мелодией:

«– Дорогие москвичи, доброй вам ночи…»

У дома Костика мотороллер остановился.

– Как ваше имя, посланец небес? – спросил Костик.

– Савранский, – сказал моторизованный ангел.

– Будем общаться, – посулил его пассажир.

* * *

Коридор был пуст. Тускло мерцала лампочка над сундуком. Послышался осторожный поворот ключа, скрип двери. На цыпочках вошел Костик.

– Спит родимый аквариум, спит… – чуть слышно шепнул он.

И тихо ступая, ушел в свою комнату.

Дверь из комнаты Велюрова приоткрылась, высунулась голова артиста. С горькой усмешкой он смотрел вслед Костику, потом, тяжело вздохнув, вернулся к себе. И вновь был пуст коридор.

Спит Москва, спят Химки, и спят Сокольники.
Окна темны, и дома молчат.
Улеглись мысли, устали страсти.
Тишина.
Тишина над Покровскими воротами,
От Николоворобинского до Хохловского.
На аллеях Яузского бульвара
Уже не видно ни стариков,
Ни тревожных девушек…
Только ветер
Мягкой шваброй сгребает листву,
И лишь мне одному не спится
В час перед осенней зарей.

* * *

Зима! Московская зима! Люди ускоряют шаг, чтоб согреться. В ожидании автобусов притоптывают ногами, ныряя в метро, радуются волне тепла, плывущей на них из подземных глубин.

И все равно – зима прекрасна. Белый снег белым пухом осел на крышах, на главных магистралях ему нет места, но в неприметных, словно укрывшихся от грома великого города переулках, он разлегся привольно и щедро. Зима! Энергично идет по Рождественскому бульвару Маргарита Павловна, и Савва поддерживает ее под руку. На Трубной площади их маршруты расходятся, помахав друг другу, они расстаются.

Кутая руки в старинной муфте, опасливо семенит Алиса Витальевна, – она спешит в кинотеатр «Аврора» на дневной сеанс. Вечереет, и на эстраду с привычной улыбкой выходит Велюров. Он снисходительно наклоняет голову в ответ на аплодисменты, он всматривается в зал, он ищет знакомое широкое девичье лицо, но нет ее, нет, и глаза артиста тускнеют.

В небольшом зале при литературном музее начинается лекция. Хоботов едва успевает отвечать на чинные приветствия завсегдатаев элитарного вида. Но больше, чем на лектора, больше, чем на Хоботова, все смотрят на его спутницу. Людочка добросовестно старается вписаться в обстановку, но все так мудрено вокруг и бедная ее душа томится.

За столиком на эстраде восседали Орлович и его Нина Андреевна. Впрочем, когда Орлович увлекался, он вставал. Распалялся он по мере развития главной мысли.

– Для современной западной литературы как нельзя более характерна эта пауперизация духа, эта деградация героя. Подобно двуликому Янусу вчерашняя ханжеская мораль обернулась хищным оскалом секса.

Он помолчал и вдруг крикнул:

– На смену ограниченным чувствам пришла ничем неограниченная чувственность!

Орлович мефистофельски оглядел аудиторию. Мирно дремавшая до этого взрыва, Людочка невольно отпрянула. Хоботов успокоительно погладил ее ладонь.

– Я попрошу Нину Андреевну, – несколько более мирно сказал Орлович, – прочесть как нельзя более уместные стихи одного прогрессивного поэта, содрогнувшегося перед бесцеремонным наступлением плоти.

Шурша длинным – до пят – черным платьем, Нина Орлович встала и, чуть раскачиваясь, озирая публику взором сомнамбулы, нараспев, тягуче проговорила:

О, эроса дурманные луга!
Они влекут и друга и врага,
Влекут к себе забывших и предавших,
Покинувших ряды, уставших, павших.
Они в чаду, им честь не дорога.
А Эрос с обнаженными руками
Зовет все жарче, – страсть не превозмочь –
В союзницы себе берет он ночь
И оплетает сладкими силками.

Упоенно слушавший Орлович от наслаждения даже прикрыл веки. Вежливые хлопки вернули его к действительности.

– Благодарю вас, Нина Андреевна.

Он поцеловал жене руку и победоносно заключил:

– Когда нет мировоззрения, его место занимает оргазм!

Последнюю фразу Орлович выкрикнул, и задремавшая было Людочка вновь вздрогнула всем телом.

* * *