Покровские ворота

Кроме всего прочего, я отвратительно себя чувствовал. Боль моя перестала быть зыбкой и смутной, она повергла меня в полную меланхолию своей вульгарной определенностью. Да, как это ни тривиально, у меня болел живот.

Я встал из-за стола, собрал папки и покинул жилище Нины Константиновны. Оно было слишком одухотворенным, слишком опоэтизированным этой прелестной дамой, чтоб я мог оставаться в нем в таком состоянии. С шумом захлопнул я дверь и поплелся в свою новую гостиницу, в свой номер с ванной и туалетом. Мне повезло, мимо ехала свободная машина с шахматным пояском.

Она и доставила меня прямо к аптеке, я расплатился с шофером в ворсистой кепке, с неистребимым южным шиком заломленной на его узком черепе, и вошел в храм фармакологии, где утопающему предлагалась соломинка. В аптеке было пусто, за витриной-стойкой сидела милая девушка в белом халатике и колпачке. Она читала книжку. Просить у такой девицы сульгин – не слишком приятное дело, и от этого мое настроение еще больше испортилось.

Однако мне нужны были эти волшебные кругляшки, укрепляющие плоть и дух, и я их потребовал подчеркнуто жестким тоном. Прелестное дитя оторвалось от печатного слова и невольно вздохнуло. Переход от романа к сульгину был слишком резок. Девушка грустно оглядела свою витринку и, пройдясь вдоль нее походкой вдовствующей королевы, начала крутить установку с ящичками. Эти насупившиеся бровки, обиженные надутые губки могли бы тронуть и менее отзывчивое сердце, чем мое, но сейчас во мне росло глухое раздражение. Она в последний раз пошарила в своих закромах и виновато улыбнулась.

– Нет, – сказала она, – зайдите завтра.

– Что значит – нет? – спросил я противным скрипучим голосом. – Что значит – завтра?

– Ну что же я могу сделать, если кончилось и не завезли? – пропела девушка, тоскливо поглядывая на свою книжечку.

Она действительно ничего не могла сделать, но от боли и злости я терял самообладание и юмор.

– Позовите заведующего, – сказал я голосом опытного кляузника.

Я ждал его, прислонясь животом к барьеру, так было чуть легче. Я отлично знал, кого я сейчас увижу. Иди сюда, мерзавец в золотых очках, иди, пухлый лысый провизор, что-то беспрерывно жующий, я помню тебя с детства, помню твое ледяное спокойствие, твое отвратительное величие. Правда, то было давно, и аптека была другой, поменьше, но я-то знал, что ты бессмертен. При таком равнодушии живут вечно. Иди сюда, убийца в белом халате, я уже не мальчик, зависевший от твоего царского настроения, иди, сейчас мы поговорим!

Дверь открылась, вышла оскорбленная девушка, которая, видимо, еще за дверью начала обиженно пожимать плечами, за ней шла женщина средних лет, среднего роста, женщина, начинающая полнеть.

– Это очень досадно, – сказала она, – но сульгина действительно нет. Возьмите белладонну с салолом.

Она говорила очень вежливо, хотя в глазах светилось насмешливое любопытство – ну-ка, поглядим, каков он, достойный гражданин, требующий уважения к своему поносу.

Но насмешка быстро погасла в ее глазах, потому что она сразу узнала меня, а я сразу узнал ее, и, по чести сказать, мне хотелось провалиться поглубже.

– Здравствуй, – сказала она, – как ты узнал, что я здесь работаю?

Она давала мне спасительный шанс, но я не мог им воспользоваться. К тому же подобный розыгрыш выглядел бы чересчур глупо.

– Я не знал, – сказал я. – Это счастливый случай.

Уже произнося эти слова, я понял, что и они звучат не умно.

– Тебя легко узнать, – сказала Оля. – Надо же, какая глупость, сульгина всегда больше, чем надо. Такие перебои случаются редко.

– Такой уж я везучий, – сказал я, опровергнув таким образом предыдущую фразу.

– Прими салол и постарайся сегодня не есть, – посоветовала она. – Где ты остановился?

Я ответил.

– Тем более, – сказала она. – Ресторанная еда всегда опасна.

Сколько раз рисовал я себе наше свидание после многолетней разлуки, но никогда и помыслить не мог, что при встрече мы будем с ней говорить на такие темы. Вдобавок я проявил себя как последний склочник.

– Ладно, – сказал я, – оставим это. Я очень рад, я тебя искал. Даже через справочное бюро.

– У меня другая фамилия, – сказала Оля.

Это я понял, как только ее увидел. В облике семейной женщины есть какая-то неуловимая черта, отличающая ее от холостячек, и в печали и в ее радости ощущается определенная стабильность. Впрочем, очень может быть, я заблуждаюсь.

– Тебя легко узнать, – повторила Оля.

Это была чистейшая ерунда. Я изменился – и не в лучшую сторону.

– Надо повидаться, – сказал я, почему-то понизив голос.

Девочка в колпачке о чем-то беседовала с кассиршей.

– Конечно, – сказала Оля, – хочешь завтра?

Да, я хотел. Именно завтра. Сегодня я был плохо приспособлен для свиданий.

– Ну так где? – спросила она. – Там же?

И неожиданно покраснела. В ее возрасте это было почти трогательно. Я и был бы тронут, но… увы – я мучительно вспоминал место наших встреч.

Кажется, она догадалась о моем затруднении.

– Помнишь парикмахерскую на углу Толстого и Крупской? Она еще стоит.