Покровские ворота

Как это часто бывает, чужая неудача придала мне бодрости. Только подумать, я присутствовал сейчас при последнем всплеске мужественности, в двух шагах от меня была исполнена лебединая песня, а о чем печалиться мне? Не пришла сегодня, придет завтра. И, успокоенный этой мыслью, я пошел шататься по улицам, и только где-то на дне души долго ныла какая-то царапина.

Но такие пропавшие вечера случались, в общем, сравнительно редко. Обычно желанный миг наступал, и вот уже под привычный стук каблуков, улыбаясь и благоухая, приближалась моя избранница.

Помню эти чуть напряженные улыбки, ненужные извиняющиеся слова, помню, как, поддерживая ее за голый локоть, я уводил ее обычно на самую глухую аллею бульвара.

Почему же мне всегда казалось, что в тот миг, когда она появлялась, я и достигал вершины? Почему всегда мое воображение было богаче, щедрей и ненасытней? И уже никогда после я не испытывал такого внутреннего подъема, как в эти минуты, когда, радуясь и волнуясь, ждал несбыточного?

Удивительно остро, не по-юношески ощущал я счастье этих вечеров. Точно уже тогда понимал, что недолго мне ими тешиться.

Я заглядывал вперед. Я думал о том, что будет через десять лет в возрасте, когда не думают о том, что будет завтра. Мое грядущее, должно быть, и таилось в душевном строе.

Чем старше я становился, тем реже ходил я на углы и ждал у столбов. Меня уже не тянуло посидеть с возлюбленной на скамеечке и изводить себя и ее поцелуями, мне требовалась крыша над головой. Началась нервная, хлопотная жизнь. Голова моя была полна не столько мечтами, сколько заботами. Главная и лучшая часть моей энергии уходила на поиски пристанища. Что-то переменилось и в жизни, и во мне, но от прежнего остался этот странный вкус к ожиданию, радость предчувствия, которое оправдывалось так редко.

Я пишу об этом длинно и подробно, потому что в день, когда мне предстояло встретиться с Олей, я испытал нечто похожее на то, что бывало со мной в те давние времена.

И за завтраком – очень легким! – и за столом, на котором я разложил папки Ивана Мартыновича, меня не покидало лучезарное настроение. И неспешная прогулка по улицам, и чтение рукописей, и обед в гостинице, и отдых на мягком гостиничном ложе – все это было вступлением к вечеру, который уже был в пути.

Обычно, стоя перед зеркалом, я себя не вижу, мысли мои далеко, но сегодня я внимательно вглядывался в свое отражение. Оля сказала, что меня легко узнать, и, видимо, подсознательно я искал в себе черты юнца, который уже давно казался мне чужим человеком. Нет, между нами осталось немного общего, может быть, только это вечно тлеющее в глазах ожидание.

Потом я подумал о ней. Я не успел ее хорошо разглядеть, и у меня создалось впечатление, что Оля не слишком изменилась, хотя наверняка это было обманчивое впечатление. Она раздалась, правда, в допустимых пределах, но бывшую гимнастку в ней угадать уже не просто. Потом я вспомнил ее спокойные движения, спокойный голос и подумал, что, должно быть, ей пришлось пережить немало. Такая неторопливость бывает либо у очень преуспевших людей, либо у много испытавших. Но Оля не походила на любимицу фортуны. К тому же счастливчики и спокойны-то по-другому, в их повадке чувствуется определенный тренинг и некое самодовольство.

Пора было, однако, выходить, я запер номер на ключ и весело вручил его дежурному администратору. Это был плотный усатый мужчина с уныло-разочарованным выражением лица. Я уже несколько раз пытался дать наиболее подходящее толкование этому выражению. В конце концов, я остановился на двух версиях: «Тот, кто служит в гостинице, постиг человечество» и «Что мне ваша суета, если меня любила кинозвезда из Сенегала». Вторая версия нравилась мне больше, первая казалась слишком глубокомысленной и претенциозной. Вторая версия давала безграничный простор для воображения. Африканские гостьи действительно посещали наш город, одна из них могла встретить моего дежурного и полюбить его с первого взгляда.

– Сегодня я был полон к нему участия и теплоты. В самом деле, как различен этот вечер для меня и для него, я спешу на свидание, а он будет торчать в этом розовом вестибюле. Слишком много розового цвета – это может свести с ума.

– Чудесная погода сегодня, – сказал я ему.

– Да, – ответил он сдержанно.

– Когда кончается ваше дежурство? – спросил я.

Он взглянул на меня с некоторым интересом.

– В девять утра, – ответил он. – А что?

– Ничего, – сказал я. – Значит, увидимся.

Дежурный, видимо, вновь вспомнил, как его любила сенегалка. Он посмотрел на меня с плохо скрытым презрением и повесил мой ключ на положенный гвоздик. Усы его печально топорщились. Я помахал ему рукой и вышел на улицу.