Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Симптомом неблагополучия стала критика функционирования конституционных установлений спустя год после их принятия на VIII съезде РКП (б) (18–23 марта 1919 г.). Под вопрос было поставлено прежде всего соответствие советской системы идеалу государства-коммуны в его утопическом марксистском понимании. Левые коммунисты (В. В. Осинский) заявляли о том, что «нам нужен не парламент, где люди непрерывно болтают и заседают, длительно разжевывая в разных стадиях разные законопроекты, нам нужна коллегия, которая могла бы путем товарищеского обсуждения и столкновения мнений вырабатывать в общем и целом партийную линию». Для того чтобы превратить ВЦИК из аналога парламента в «работающую коллегию», о которой говорил К. Маркс, считали они, необходимо полностью сосредоточить в нем все функции власти – законодательной, исполнительной и судебной. Ключевой управленческой структурой вместо правительства (СНК) становились по данному проекту секции объединенного ВЦИК и соответствующих местных советов, которые непосредственно разрабатывают декреты, осуществляют их на местах и пресекают злоупотребления комиссаров, предавая их революционному суду[763]. Данный план, напоминающий о Конвенте периода якобинской диктатуры и секциях Парижской коммуны, соответствовал идеям максималистских конституционных проектов 1918 г. и был поддержан Московской партийной организацией (на уровне местных советов).

Поддержка радикальных преобразований была связана с растущим осознанием дисфункции конституционных норм и институтов, делающей проблематичными перспективы коммунистического режима. Констатировалось общее несоответствие деятельности советов конституционным нормам – «запутанность» их структуры, общая недееспособность, а как следствие – ослабление коллегиальности, возрождение «чиновной иерархии» и бюрократизма. Другой стороной проблемы признавалась стагнация партийных структур и сращивание их с криминальными элементами в результате слабости социального контроля: «наша партия опустилась» – «мы получили такое бесконечное количество ужасающих фактов о пьянстве, разгуле, взяточничестве, разбое и безрассудных действиях со стороны многих работников, что просто волосы становились дыбом»; «в партийной организации нет жизни, в партию набивается дрянь, люди с билетами, но без багажа в голове», для партийцев характерны «покровительство близким людям, протекционизм, а параллельно – злоупотребления, взяточничество», ими «чинятся явные безобразия»[764]. «Действительно, – резюмировал Г. Е. Зиновьев, – нельзя скрывать на съезде того факта, что местами слово “комиссар” стало бранным, ненавистным словом»; «человек в кожаной куртке, как говорили в Перми, в народе стал ненавистным» – «скрывать это было бы смешно, надо смотреть правде в лицо»[765].

Особой проблемой стало несоответствие «регулярных» конституционных институтов и чрезвычайных органов власти. Произвол «людей с мандатами», представлявших различные исполкомы, наркоматы, ведомства и главки, определялся как «комитетократия» и «комиссародержавие». Наибольшую тревогу вызывала полная независимость органов ВЧК от советских структур. Игнорирование региональными чрезвычайными комиссиями местных исполкомов, как отмечалось на Съезде, получало характерную мотивировку чекистов: «могут ведь быть и контрреволюционные исполкомы, которые возможно придется арестовывать». В споре по вопросу о взаимоотношении между чрезвычайными комиссиями и исполкомами (возникшем осенью 1918 г.) выявились две основные позиции: первая (разделявшаяся ВЧК) принципиально отстаивала независимость местных чрезвычайных комиссий от исполкомов; вторая (представленная НКВД) отстаивала принцип полного подчинения местных чрезвычайных комиссий исполкомам. Комиссия Свердлова, занимавшаяся этим вопросом в октябре 1918 г., приняла компромиссное решение. В конце января по постановлению ВЦИК[766] с целью «более рациональной борьбы с контрреволюцией» уездные чрезвычайные комиссии были упразднены, что, конечно, не мешало ВЧК бесконтрольно действовать на местах[767].