Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Ключевым направлением критики конституционного строя стало отношение политического руководства к массовым организациям – советам и профсоюзам, которые Ленин рассматривал чисто инструментально – если и приветствовал, то «обязательно начинал с единоличия и кончал единоличием»[784]. Выход из тупика усматривался оппозицией в реанимации институтов непосредственной «рабочей» демократии, восстановлении принципа коллегиальности (против единоначалия), способного, по ее мнению, совместить административное управление с «творческой инициативой сознательных рабочих»[785]. Официальный ответ на эту критику, поддержанный сторонниками централизма, опирался скорее на доктринальные и идеологические аргументы, нежели отрицание фактических тенденций к олигархизации партии. До отмены государства при коммунизме оно должно полностью контролировать все рычаги власти и управления: победа над бюрократизмом возможна только как победа над государством вообще и поэтому оно должно сохраняться в течение всего переходного периода. Милитаризация государственного и партийного аппарата автоматически подразумевает переход от коллегиальности к единоначалию. Массовые организации (профсоюзы) должны стать «органом классовой диктатуры», «аппаратом господствующего класса», причем подчиняться партии, а не советам, поскольку «последние как органы государственной власти отомрут вместе с государством»[786]. Поскольку, считали централисты, ведущей силой революционного переворота стала партия, то вполне естественно образование партийной олигархии, захватившей власть в стране. Вопрос только о качестве этой олигархии и механизмах селекции ее членов: «если вы ставите этот вопрос, то мы предпочитаем гениальную олигархию – посредственной олигархии»[787].

Когнитивный перелом в интерпретации политической системы произошел на X съезде РКП(б) (март 1921 г.) и был связан с фактическим отказом от коммунистической утопии. С одной стороны, произошла консолидация его сторонников – «рабочей оппозиции» и «группы демократического централизма», с другой – окончательно восторжествовала ленинская логика однопартийной диктатуры. Оппоненты ленинизма совершенно справедливо констатировали системный кризис политического режима. Его выражение они усматривали в «повороте широких трудящихся масс города и деревни» против большевизма и связывали его с эрозией легитимности советского режима, оказавшегося неспособным осуществить декларированное в ходе революции «программное требование о вовлечении в советское строительство широких групп пролетариата». «Большой кризис» нашел выражение по трем направлениям – в росте апатии и неудовлетворенности трудящихся; отчуждении власти от масс и деградации самой партии. «У нас, – резюмировал А. Г. Шляпников, – нет товарищества, и один другого встречает чуть ли не как врага». Ответственность за возникновение пропасти между «Кремлем и массой» возлагалась на ЦК, который «проглядел самое главное», т. е. «глубокий партийный кризис»[788]. Констатировалось несоответствие между коммунистическим идеалом бесклассового общества и ростом привилегий «верхушечного слоя» партийной элиты, превращение ее в особую «касту», а бюрократизма – в зло, «проникшее в самую глубь нашей партии и проедающее насквозь советские органы»[789]. Позитивная часть программы выхода из кризиса носила вполне утопический характер и выдвигала идеал рабочей демократии – передачи функций экономического управления советам или производственным профсоюзам, высший орган которых (съезд производителей) должен формировать центральный орган управления народным хозяйством, представляя альтернативу партийно-бюрократической административной системе[790].

Эти идеи реконструкции советских институтов были отвергнуты в ходе так называемой «дискуссии о профсоюзах», общим результатом которой стало принятие их трактовки как «приводного ремня» партийной диктатуры – «школы коммунизма», осуществляющей идеологический и политический контроль над массами. Воспользовавшись Кронштадтским восстанием и ссылаясь на происки врагов революции, сторонники централизма квалифицировали аргументы оппонентов как проявление «пугачёвщины», синдикализма и вообще «мелкобуржуазной психологии». «Так работать нельзя, – заявил Ленин, ибо это – демагогия, на которой базируются анархистско-махновские и кронштадтские элементы»[791]. В программе Кронштадтского восстания действительно доминировала идея о демократизации советской системы, возвращении советам функций представительных учреждений, действующих на основе многопартийности, выдвигался тезис об изгнании из них большевиков («советы без коммунистов»)[792].