Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Совершенно закономерно в дальнейшем на XI съезде РКП(б) (март-апрель 1922 г.) в центре внимания оказался уже тезис кадетских оппонентов большевизма Н. В. Устрялова и П. Н. Милюкова о термидорианском «перерождении» партии». «Такие вещи, о которых говорит Устрялов, – отметил Ленин в начале съезда, – возможны, надо сказать прямо». В заключительном слове, вновь вернувшись к этой теме, он вынужден был признать «правоту наших врагов» в констатации диагноза: «партия наша впадает в старчество, теряет гибкость ума и гибкость всего своего организма»[800]. В ходе дебатов съезда этот вывод в сущности не вызвал сомнений: говорилось о тенденции к ликвидации завоеваний революции и государства рабочих и крестьян, слиянии партийного и советского аппаратов, вялости и лимфатичности партии, утрачивающей «свои красные кровяные шарики – рабочий класс» и т. д.[801], а принятые рекомендации имели характер паллиатива: исправление экономических ошибок партии возлагалось на советы и профсоюзы, призванные «защищать интересы трудящихся» от перегибов хозяйственных органов, «поскольку они вытекают из бюрократического извращения госаппарата»[802]. Завершение тенденций ритуализации политической системы представлено XIII съездом РКП(б) (май 1924 г.) – первым съездом, проходившим без Ленина и знаменовавшим начало новой эпохи. В условиях борьбы триумвирата с «новым курсом» Л. Д. Троцкого апелляция оппозиции к принципам советской и пролетарской демократии объявлялась Сталиным «рупором и каналом для агитации, идущей в стране со стороны новой буржуазии и направленной на то, чтобы ослабить диктатуру, “расшатать” советскую Конституцию, восстановить политические права эксплуататоров»[803]. Советы окончательно стали декоративными и номинальными институтами, их деятельность – сугубо ритуальной, а механизмы социального контроля и принятия решений всецело перешли к партийным структурам. Таким образом, тезис о «перерождении» советской демократии плохо соотносится с реальностью: его могут разделять только те, кто верит в ее рождение.

9. Советская модель государственности в сравнительной перспективе

Если антидемократический характер и неэффективность советской модели были очевидны уже современникам ее принятия, то чем объясняется широкое распространение представления о демократичности советской системы в ХХ столетии? Ответ следует искать не в юридических дебатах, а в стереотипах социальной психологии обществ традиционного типа. Советы стали основным институтом массовой мобилизации в традиционалистских обществах, вступивших на путь аграрной революции. Непосредственное заимствование этого института под влиянием большевистской революции характерно для стран Азии. В Китае уже на начальной стадии революции в коммунистической зоне была принята Конституция Китайской советской республики (1931) – прямой аналог Конституции РСФСР 1918 г.[804] В Монголии Конституция 1924 г. по аналогии с советскими конституциями превратила ее в «страну хуралов» – советов трудящихся. Во Вьетнаме с установлением коммунистического режима в 1948 г. в основу институциональной структуры была положена многоступенчатая система «народных советов»: в провинциях, городах и селах органами власти становились народные советы, органами управления – избираемые народными советами исполнительные комитеты; в областях и уездах избирались только исполнительные комитеты. Исполнительные комитеты областей избирались народными советами провинций и городов, исполнительные комитеты уездов – народными советами сел. В Бирме, Лаосе и Шри-Ланке интерес к подобным формам народовластия был связан с попыткой реализовать идею «буддийского социализма»[805]. В Китае эпохи «Большого скачка» воспроизводились параметры мобилизационной системы «военного коммунизма» России 1918 г., делавшие актуальными коллективистские формы социальной организации и подавления[806]. В Кампучии периода диктатуры «красных кхмеров» воспроизводилась в свою очередь маоистская институциональная схема эпохи «Большого скачка» с широким использованием элементов «непосредственной демократии» – «сельскохозяйственных коммун», «трудовых армий» и концлагерей во имя «борьбы за рис», расчистки джунглей и строительства ирригационных сооружений, закончившаяся превращением страны в большое кладбище. В целом подтверждается традиционалистская природа советов (и генетически близких институтов прямого революционного действия) – их деятельность повсюду определялась общинно-коллективистской уравнительной психологией крестьянского населения, а основные функции состояли в перераспределения земли и мобилизации населения в армию, проведении террора против оппонентов и ограничении их политических прав (институт «лишенцев»), жестком контроле над ресурсами и социальным поведением населения (вплоть до санкционирования принудительного заключения браков без согласия сторон).