Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Именно поэтому советская форма массовой мобилизации рассматривалась Коминтерном как решающее условие победы аграрных революций в обществах традиционного типа[807]. Создание советов, будучи доктринальным требованием советского руководства при организации «народно-демократических» революций, сталкивалось в традиционных обществах с трудностью точного копирования организационных принципов и форм, существовавших в СССР. Поэтому имели место как прямое заимствование института советов, так и различные их модификации и имитационное воспроизведение с сохранением соответствующих когнитивных установок и фразеологии[808].

Создание институтов, генетически близких советам, имело место во многих развивающихся странах Ближнего Востока и Африки, активно экспериментировавших в 60–70-е годы ХХ в. с социалистической идеологией, иногда понимаемой не в смысле Маркса и Ленина, но в ее народническо-анархистской версии (в стиле идей Герцена, Бакунина и Чернышевского)[809]. Идеализация форм прямой народной демократии, способной будто бы адекватно выразить волю простого народа, была характерна для большинства постколониальных политических движений, найдя выражение в институтах советского типа – советах и комитетах по поддержке курса «радикальной демократии» и «антиимпериалистической» революции в Алжире, Ливии, Йемене[810]. Все эти революции, провозгласив социалистическую ориентацию, использовали советскую модель в качестве общего отправного ориентира, корректируя ее с учетом специфики исламского многоплеменного общества и целей авторитарных военных режимов. В режиме ливийской джамахерии, объявившей устами М. Каддафи о построении «исламского социализма», захват власти сопровождался созданием так называемых «народных комитетов», а отличие данного института от традиционных советов усматривалось в степени их автономности от власти: комитеты объявлялись непосредственным выражением народного суверенитета, в то время как советы – институтами, находящимися под контролем правительства, что ведет к их бюрократизации и отклонению от демократического курса. Свои модификации институтов непосредственной демократии возникли в тех странах Африки, где предпринимались попытки так называемой «общинной модернизации». Они представлены в различных народнических теориях «социализма» – кенийском «африканском социализме», танзанийском общинном социализме» («уджамаа»), «замбийском гуманизме», ганском «нкрумаизме», нигерийском «прагматическом социализме», «дагомейском социализме», которые на деле означали создание квазидемократических институтов народной демократии, соотносившихся с перестройкой общинных и племенных отношений, созданием кооперативов, установлением автаркии и жесткого государственного контроля над экономикой, введением авторитарных однопартийных режимов с культом личности революционного лидера[811]. В некоторых случаях (как, например, в ходе антимонархической революции в Эфиопии) имели место попытки прямого заимствования революционным командованием советских институтов, включая советы (шэнго), ревкомы (комитеты защиты революции), комбеды, крестьянские ассоциации и создание партии с целью ликвидации эксплуатации и немедленного водворения «научного социализма»[812].

В конституционном закреплении этими режимами (Алжира, Эфиопии, Бенина, Бирмы, Мадагаскара) советов и революционных комитетов, действовавших под контролем революционной партии, советские авторы усматривали «зародыши» социализма и становления нового социалистического сознания[813]. Общая судьба этих политических систем хорошо известна – все они, претендуя на выражение национальной воли, завершились установлением репрессивных коррупционных режимов, павших в результате государственных (как правило, военных) переворотов. Сходные институты «народной власти» были представлены в тех странах Латинской Америки, где революционные движения после прихода к власти заимствовали советские институты (Куба) или опирались на крестьянские «хунты» или военные комитеты различного типа в процессе партизанской борьбы (как, например, в Боливии). Советская правовая и политическая литература, анализировавшая данные эксперименты с позиций так называемого «научного коммунизма», отмечала элементы общинно-традиционалистской, конфессиональной, этнократической, трайбалистской природы этих институтов, но не допускала вывода об их полной имитационности, усматривая в них (вплоть до Тропической Африки и Океании) переходную форму к системе советского типа или даже прямой аналог ее ранних форм[814].