Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

В-шестых, в русской истории Новейшего времени не были созданы прочные правовые основания передачи власти от одного лидера другому – это всегда спонтанный процесс (в лучшем случае дворцовый переворот, в худшем – революционная смена власти), не поддающийся рациональному прогнозированию. Вот основные этапы передачи власти: разрыв исторической и юридической легитимности произошел уже в ходе отречения монарха и формирования Временного правительства; долгожданная российская конституанта (Учредительное собрание), потенциально способная обеспечить конституционно-правовую стабилизацию, была отвергнута в пользу самопровозглашенных советских институтов, быстро ставших прикрытием однопартийной диктатуры большевиков, трансформировавшейся в неограниченное правление партийной элиты во главе с Лениным. Его уход с исторической арены спровоцировал дискуссию о преемнике, завершившуюся установлением власти триумвиратом, а затем единоличной диктатурой Сталина. Смерть последнего, вновь поставившая проблему преемника, завершилась отстранением от власти наиболее предсказуемых кандидатов, приходом к власти Хрущева, свержение которого реализовалось в виде внутрипартийного (фактически – дворцового) переворота 1964 г. Последующий период «стабильности» («коллективного руководства» партийной олигархии во главе с Брежневым) ознаменовался сменой лидеров в результате простого факта их физической смерти. Наконец, отстранение Горбачева произошло в результате августовского путча 1991 г. и распада СССР. Эта логика в сущности воспроизводится в постсоветский период: революционный приход к власти президента Ельцина; квазимонархическая передача им власти президенту Путину, квазиконституционный эксперимент с «тандемом» и возврат нового-старого президента, общая непредсказуемость передачи власти в будущем. Таким образом, ключевая проблема конституционной передачи власти не решена – остается фактически вне социального контроля, что очень опасно не только для судеб демократии, но и страны в целом.

В-седьмых, не возникло полноценной национальной политической элиты, отстаивающей интересы государства. Этот результат объясняется отсутствием правовой (конституционной) преемственности, затруднявшей обеспечение легитимности власти и институционализацию лидерства. Дореволюционная элита была уничтожена в ходе революции; революционная – в результате сталинских репрессий; последующая номенклатура деградировала вместе с режимом и полностью утратила контроль над ситуацией. Постсоветская элита является ею лишь в потенции – оказалась маргинализирована в результате отсутствия правовой легитимности, исторической преемственности, экономической устойчивости, символического статуса и культурно-функциональной идентичности. В целом она лишена социальной гомогенности, представляя собой неустойчивую комбинацию олигархов, чиновников, силовиков и обслуживающих их интеллектуалов, пребывающих в неустанном поиске «национальной идеи».

Таким образом, революционный проект столетие спустя после его начала в сущности не получил полноценного завершения: демократическая консолидация общества не завершена; федеративное устройство сохраняет живые следы советского наследия и не может быть признано эффективным; ключевые задачи социальной и политической модернизации остаются нерешенными. Если социальная трансформация традиционного общества состоялась, то политическая трансформация (создание демократической системы) не завершена до сих пор. Современная повестка политической модернизации практически полностью сходна с той, которая предлагалась конституционными демократами столетие назад. Главная причина этого – особая природа советского однопартийного режима и логика его функционирования на протяжении большей части ХХ столетия. Эта логика определялась соотношением трех факторов: принятием основополагающего коммунистического мифа, особым типом номинального конституционализма и созданной на его основе системой институтов и практик.