СССР со времени его создания (Конституция 1924 г.) представлял собой гибрид взаимоисключающих принципов – конфедеративное объединение, определявшее себя как федерацию, но на деле представлявшее собой унитарное государство. Три основных принципа советского квазифедерализма вступали в неразрешимое противоречие: конфедерализм тяготел к сепаратизму, федерализм – к формальной децентрализации, а унитаризм – к монолитной вертикали власти. Фактически эта конституционная конструкция была обречена балансировать между двумя крайностями – угрозой распада и абсолютной унификации, исключая правовую саморегуляцию системы. Единая вертикаль союзного и республиканских президиумов ЦИК (позднее – Верховных Советов) как «коллективных президентов» – становилась мощным инструментом сворачивания федерализма, централизации и бюрократизации советского режима, обеспечивая реализацию тотального партийного контроля на всех уровнях. В этой перспективе главная «особенность» номинального советского федерализма заключалась в отсутствии конституционного механизма разрешения противоречий по линии бикамерализма (в СССР не было примеров конфликта двух палат), что стало причиной его неспособности предотвратить деструктивные процессы эпохи крушения СССР. Распад СССР в 1991 г. воспроизводит всю логику создания этого государства в обратном порядке: пересмотр роли КПСС как гаранта Конституции поставил вопрос о движении к реальному конституционализму, но отсутствие адекватных механизмов правового разрешения конфликтов между республиками по линии бикамерализма и конституционного правосудия делало естественным прямое обращение к аутентичному смыслу конституционных (договорных) гарантий федерализма. Отказ от унитаристского начала вел к децентрализации власти по линии номинального федерализма, а последняя завершилась распадом страны на основе конфедеративного принципа самоопределения национальных государств. Описав полный круг, советский эксперимент в 1991 г. вернул страну к начальной точке – ситуации распада Российской империи в 1917 г. Конституция РФ 1993 г., отказавшись от советской концепции федерализма как способа решения национального вопроса, провозгласила принцип народного суверенитета и отвергла идею сецессии республик. Но она по-прежнему сохраняет опасный уровень преемственности в отношении советского государственного устройства: воспроизводит противоречивое соотношение конфедеративного (договорного), федеративного и унитаристского принципов; сохраняет асимметричную модель федерализма; неопределенность в разграничении компетенций центра и регионов. Реализация принципа федерализма как элемента разделения властей сталкивается со слабостью верхней палаты, противоречивостью решений Конституционного суда и конституционного правосудия в регионах, доминирующей ролью президентской власти в разрешении противоречий. Общий вектор современного конституционного законодательства вновь определяется как сворачивание федерализма и движение к унитаризму. Очевидно, что полноценная реформа российского федерализма должна преодолеть этот дьявольский круг – ориентироваться на последовательный пересмотр тех противоречий и сбоев, которые были заложены при создании СССР в 1924 г. и продолжают спонтанно действовать до настоящего времени.
Номинальный характер советского конституционализма как формы общественного сознания и социального конструирования ставит в тупик тех исследователей, которые не могут найти объяснения его устойчивости, длительности существования и исторической инерции. Когнитивный анализ номинального конституционализма позволяет ответить на эти вопросы. Декларативные принципы системы внешне соответствуют тем, которые фиксируются теорией рационального выбора. Данный выбор опирался на всю полноту доступной обществу информации («научная» теория); включал неписаный (но подразумеваемый) «договор» между обществом и властью (партией); фиксировал права и обязанности сторон на определенный период времени (от установления диктатуры до построения коммунизма); определял этапы движения по этому пути (стадии построения социализма и коммунизма); предоставлял гарантии реализации фундаментальных целей проекта и способы возможной тактической корректировки движения к нему; вводил систему обратных связей между обществом и элитой («всенародные обсуждения» и «выборы»); предполагал определенные ограничения прав во имя достижения цели; закреплял образцы приемлемого и неприемлемого (девиантного или преступного) поведения (признаки которого фиксировались кампаниями террора против «колеблющихся», «врагов народа» или «диссидентов»), наконец, делегировал властные полномочия по достижению цели государству, т. е. правящей партии и ее лидеру.