Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Преодолеть противоречие номинального конституционализма и повседневной жизни можно было тремя психологическими приемами – вытеснением, замещением и переключением сознания. Первый способ реализовался в направленном изменении картины мира путем конструирования пространства, времени и смысла существования – пересмотра ценностных установок, принципов и норм, сопровождавшегося в ходе принятия конституций переписыванием истории (в том числе революционной), заменой нежелательных для системы стереотипов и установок желательными. Второй – в изменении смысла норм на когнитивном (семантическом) уровне с помощью политического толкования их смысла. Так, принципы свободы и равенства, выдвинутые в эпоху Учредительного собрания, были последовательно редуцированы их коммунистической трактовкой, принципы социальной справедливости и защиты собственности – их классовой (коллективистски-уравнительной) интерпретацией; принципы демократии, федерализма и парламентаризма – «советской демократией», означавшей установление диктатуры. Третий способ представлен в таком кодировании информации, которое предполагало механизм постоянного переключения сознания с номинальных (формальных) норм на неформальные (реальные) для преодоления неизбежно возникавшего в повседневной жизни когнитивного диссонанса декларируемых и реальных установок. Эта способность была доведена до автоматизма и представляла собой важнейший инструмент выживания в советской системе (знаменитое «двоемыслие»). Концентрированным выражением всех трех параметров регулирования являлось присутствие во всех советских конституциях особой нормы о том, что их демократические принципы могут быть реализованы только в интересах социалистического строительства, причем определение этого соответствия являлось исключительно делом партии и ее руководства. Это не позволяет принять дошедший до нашего времени предрассудок о широкой формальной демократичености советских конституций, не реализованной будто бы в результате их неадекватного применения. Сама правоприменительная практика – результат принятия описанной модели.

Когнитивный механизм вытеснения и замещения одних стереотипов другими отражен в способах принятия и трансформации советских конституций. Эффективная форма решения проблемы была найдена в уникальном механизме «всенародного обсуждения» конституций, прямых аналогов которому нет в других странах. Они, как показывает проведенное исследование, не тождественны традиционным типам плебисцитов, референдумов или опросов общественного мнения, поскольку представляют собой не единовременные акции, а продуманную систему индоктринации. Будучи одновременно формой пропаганды и политического пиара (поскольку предполагали обратный контакт между властью и аудиторией), они оказались мощным инструментом трансформации сознания в определенном направлении. Этим объясняются темы, выносимые на обсуждение (определение смысла конституционных норм); порядок его организации (в форме дисциплинированной и контролируемой дискуссии), преследуемые цели – вытеснение негативных представлений и навязывание позитивных для власти стереотипов восприятия реальности. Становится понятным и выбор момента для проведения подобных акций – в канун крупных социальных переворотов, что позволяло дезориентировать оппозицию и укрепить мандат власти на проведение масштабных мобилизационно-репрессивных кампаний.

Номинальный конституционализм выполнял ряд вполне реальных социальных функций – легитимации системы, обоснования ее безальтернативности в настоящем и несменяемости в будущем, камуфлирования реальной власти. Первая из этих функций заключалась в признании окончательности исторического выбора общества в ходе коммунистической революции (хотя достижение утопического идеала постоянно отодвигалось в неопределенное будущее). Вторая – во введении такой трактовки общественного договора, которая не предполагала возможности его пересмотра в изменившихся обстоятельствах как действующими, так и последующими поколениями (формальная легкость пересмотра всех советских конституций определялась именно этим базовым принципом). Третья из этих функций выражалась принятием такой концепции советского государства, которая нивелировала роль подлинного носителя власти – партии и ее руководства, метаконституционный статус которого никогда не получал четкого юридически фиксированного характера. Определяющей социальной функцией номинального конституционализма должна быть признана мобилизационная. Конституции действительно фиксируют этапы социальной трансформации, однако это не стадии социального прогресса («построения социализма»), а этапы массовой социальной мобилизации, требовавшие различной степени контроля общества государством, интенсивности подавления оппозиции, неодинаковых форм социальной коммуникации и инструментов манипулирования сознанием (смена которых определялась поиском ответов системы на внутренние и внешние информационные вызовы).