Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Третий этап на этом пути – поиск способов конвергенции формальных и неформальных норм во имя сохранения эффективности режима в условиях остывания революционной лавы, когда теряли действенность доминировавшие ранее экстраправовые формы социальной мобилизации, основанные на революционном энтузиазме и массовом терроре. Формирующееся в послевоенной Европе и СССР общество потребления с его ценностями прав человека, гедонизма и индивидуализма, оказывалось все менее готовым следовать стандартам параноидальной революционной культуры, отказываясь жертвовать благами жизни настоящего поколения во имя процветания грядущих поколений при коммунизме. Формирующийся общественный запрос на реализацию декларативных идеологических норм вел к когнитивному диссонансу в отношении номинального конституционализма и его институтов, требуя от политической элиты новой модификации революционной формулы. Интуитивное ощущение постсталинским руководством институционального паралича и потери управляемости стимулировало дискуссию о дебюрократизации политической системы, стремление кодифицировать и юридически выразить принципы ее устройства и функционирования. Однако найденное решение не выходило за рамки основополагающей революционной формулы и попытки возрождения ее метафизической мессианской роли (в виде идеи перехода к коммунизму). Основная причина провала проекта несостоявшейся Конституции СССР 1964 г. – невозможность конституировать утопию и создать систему норм и институтов, способных реально функционировать на этой основе.

Четвертый этап – попытка элиты прагматически решить проблему институциональной стагнации путем модификации легитимирующей формулы режима с целью поддержания своего господства в условиях новых вызовов глобализирующегося мира. Революционный потенциал легитимирующей формулы сменяется охранительным, а его воплощением становится позитивация идеологических принципов и институтов. Этим объясняются скрытые мотивы, идеологические аргументы и институциональные практики, выражающиеся понятием «ползучей конституционализации» тех неформальных принципов и норм, которые реально определяли функционирование системы, но ранее сознательно выводились из сферы формального правового контроля. Ключевой проблемой по-прежнему оставалось отношение государственных (советских) и партийных структур, а наиболее острая дискуссия шла по вопросу о необходимости юридического определения института партии и его руководящей роли. Момент истины для системы – включение в Конституцию положения о партии как «ядре политической системы», позволявшее ставить вопрос о правовых границах и ответственности ее роли. Статья 6 советской Конституции 1977 г. о руководящей роли партии, ставшая результатом этой дискуссии, оказалась едва ли не единственной, полностью соответствующей социальной реальности так называемого «развитого социализма».

Пятый этап – коллапса системы и ее легитимирующей формулы. Движение от утопии к реальности на этой стадии выражалось в осознанном стремлении трансформировать номинальное право в действующее и приблизить его к реальности. Однако, когда система попыталась рассматривать утопические ценности и нормы номинального конституционализма как реально действующие (лозунг о «передаче власти от партии к советам»), это привело к потере управляемости и крушению однопартийной диктатуры, поскольку выявилась практическая неэффективность номинальных институтов. Отказ от коммунистического мифа и конец КПСС означал крушение созданного ею государства и его легитимирующей формулы. В 1991 г. оказалась вновь воспроизведена ситуация 1917 г., когда крушение самодержавия привело к распаду страны. Выход из кризиса был найден в конституционной революции и принятии Россией Конституции 1993 г., заложившей основы новой легитимирующей формулы власти и формирования постсоветской политической системы. Конституция 1993 г. определила Россию как «демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления», однако ввела сверхцентрализованную конструкцию политической власти, наделив президента огромными полномочиями и практически неограниченным правом по изданию указов с силой закона. Тем самым постсоветский конституционный цикл завершился принятием такой формулы власти, которая уже в момент своего появления на свет определялась как «латентная монархия».