Политрук. На Ржевском выступе

Штабисты расположились в разбомбленной МТС – весь двор завален остовами тракторов, боронами да косилками, а чудом уцелевшую контору укутали маскировочной сетью. В ее зыбкой тени пряталась понурая лошадка, запряженная в телегу. Вяло потряхивая спутанной гривой, она подбирала губами клочья соломы.

У входа в штаб важно прохаживался часовой – то ли эвенк, то ли якут. Маленький, щуплый, глаза-щелки, но стрелок божьей милостью.

Я напрягся, как тогда, перед девушками. Почему-то тот случай почти стерся из памяти, а ведь, помню, морозило меня тогда от стыда… Гад Пашка был в своем праве, проиграл – заголяйся! И дефилируй, порадуй девчонок бесплатным стриптизом… А я не то чтобы стесняться раздумал, просто унизительно было. Потому и прикрывать срам не стал – шагаю, весь скованный, сверкаю голой задницей… И передницей…

То ли эвенк, то ли якут зорко поглядывал кругом. Его раскосые глаза пару раз скользнули по мне – и ноль внимания!

«Работает, что ли?»

Часовой ловко свернул самокрутку, чиркнул спичкой, пока никто не видит, и пару раз жадно втянул в себя дым. Заслышав шаги, эвенк или якут живо отложил цигарку на горелые перила крыльца. Из развороченного дверного проема вышел младший лейтенант Бритиков, комвзвода ПТО.

Слава тоже в упор меня не видел – я едва успел отшагнуть, а то бы мы с ним столкнулись. Работает!

Эвенк или якут быстренько докурил свое зелье и, довольный жизнью, прошелся взад-вперед, поправляя «ППШ», висевший у него на шее.

«Убедился, добрый молодец? – подумал я, ежась. – Есть у тебя шапка-невидимка! Вот уж радости…»

Перед самим собою можно не хорохориться. Открытие меня впечатлило, но точно не обрадовало.

– Пойдешь, трус, – выцедил я тихонько, – куда ты денешься!

Не позволяя себе задумываться, энергично зашагал к своим. Пашка, спотыкаясь и треща валежником, выбрался из кустов, метнул руку к пилотке.

– Тащ командир, а я за тобой шел… – хитренько улыбнулся он. – Ганальчи тебя не видел, и младлей… Они и меня не заметили – ты прикрыл! Так что… я готов.

– К подвигу? – криво усмехнулся я.

– Готов выполнить приказ, товарищ командир! – отчеканил Ломов.

И тут вся муть этих дней, бессонница и голодуха, несчетные километры пешкодралом под бомбежками, хлынула через край. Мое долго копившееся раздражение до того припекло изнутри, что я чудом не сорвался. Лишь просипел передавленным горлом:

– Собирайся, г-герой!

* * *

И снова я на краю. Немцы спилили почти все деревья, уцепившиеся за гребень, но парочка сосен держалась, запустив в хлипкую почву спутанные корневища.

На шею я себе повесил «Шмайссер», как дань пугливости, а теплую бугорчатую «лимонку» держал в левой руке.

– Пошли, – разлиплись непослушные губы.

– Пошли, – эхом откликнулся Пашка.

– Товарищ командир, – беспокойно загудел Ходанович, – мы сразу, как только…

– Давай, старшина, – заторможенно кивнул я, – только не спеши.

Выдохнул, вдохнул – и сделал шаг за край.

Спускаться по склону было совсем не трудно. Сапоги уминали мягкую землю, пригибали шелестящую траву, распугивая кузнечиков, а мои глаза щурились, почти не моргая, заглядывали в прорези амбразур. Внутри всё смерзлось в ком льда.

Можно было сколь угодно уверять себя в мощи собственной психики, но вон они, дула пулеметов. А мы с Пахой – на линии огня. Как в тире – немцам стоит лишь шевельнуть стволом, прицелиться поточней и выдать очередь. Но молчат же…

Я переступал подрагивавшими ногами, стараясь не отвлекать себя посторонними мыслями. Дойти… Только бы дойти… И уже ни свернуть, ни вернуться нельзя.

Пашка сопел позади, шурша муравой. Его тень шаталась рядом с моей, прыгая поплавком. На мгновение я отвлекся на убитого, по чьему опухшему лицу переползали жужжащие мухи, и страх колкой льдинкой тронул сердце.

«Нет-нет, все в порядке, – суетливо успокаивал я себя, – немцы нас не видят! Вот, заболтали вроде…»

Чужая речь, невнятная и грубая, донеслась до нас с Пахой, струясь из бойниц. Вороненые дула «эмгачей» поникли, холодно взблескивая, словно черные змеи, выглядывающие из нор.

«Да мы уже рядом совсем…» – метнулось в голове вымученное удивление.

Сглотнув всухую, я неловкими пальцами выдернул чеку, перехватил рифленое тельце гранаты – и отпустил рычажок. На счет «два» зашвырнул подарок в амбразуру, мигом отшагивая. Ломов подскочил к соседней бойнице, закинул обе «лимонки» – и распластался на теплом, щербатом бетоне. Грохнуло вперебой, гася крики, из амбразур выдуло огнистый дым. Торопливо семеня, я обежал ДОТ и спрыгнул в оплывшую траншею. Напряжение, что сковывало меня, развернулось в болезненное нетерпение – я почти стонал, спеша покончить с грязным делом. Ссыпавшись по ступенькам в сырую потерну, выбежал к полуоткрытой герметичной дверце и резко потянул ее за край – толстый металл согрел мои холодные пальцы.

– Осторожно! – крикнул Павел за спиной.

– Я осторожно…

В тесном тамбуре плавал синеватый дым, дверь в боевой каземат – нараспашку – и тишина. Настороженно всматриваясь, водя стволом «МП-40», я вошел, наступая на гильзы, разбросанные по бетонному полу.

– Да-а… – затянул Ломов.