Полоса отчуждения

Тот ответил недоуменным взглядом. Может быть, сам не знал?

— А откуда?

В ответ — пожатие плечами.

«Однако с ним не разговоришься, — подумал Горушка, не столько на дорогу глядя, сколько бесцеремонно разглядывая попутчика. — Наверно, художник… или охотник за иконами? Барыга какой-нибудь… Где я его видел?»

— В церкви бывал? — внятно спросил его попутчик, будто отвечая на молчаливый вопрос, где, мол, видел…»

23

— Хочу сразу же предупредить, — сказал автор, закончив чтение, — что это всего лишь один из вариантов начала моего романа. Я подчеркиваю: просто один из вариантов. Есть и другие, я мог бы их прочитать, но не захватил с собой. И этот-то случайно взял, не рассчитывая…

— А о чем роман? — спросил Белоусов настороженно. — Какова его тема?

— Не знаю… О жизни!

— О какой именно жизни?

— Окружающей нас.

— Слишком общо и неопределенно, — вслух размышлял Белоусов. — Но вот прежде всего мой вам совет: замените фамилию секретаря парткома на другую.

— А чем эта плоха?

— Подумайте сами. Закамычкин… Пусть это будет шофер — как его? Горушка? Пусть Горушка и будет Закамычкин, а не секретарь парткома.

— Но почему?!

— Не понимаете? Легкомысленная фамилия, не для партийного секретаря.

Автор молча посмотрел на него и не ответил.

— Ну, хорошо. А какую проблему вы решили поднять в своем романе?

— Разве обязательно полагается быть проблеме? — спросил я, сознавая, что Володя Шубин нуждается сейчас в поддержке.

— А как же! — весело отозвался Павел Иванович. — Возьмите Толстого, Достоевского… В «Воскресении» — одна, а в «Братьях Карамазовых» — совсем другая. Так что же вы хотите сказать своим романом, Владимир Васильевич?

— Создавать литературное произведение — это все равно что вести научный поиск, исследование, — объяснил ему мой друг-романист. — Что найдешь — кто знает? Результат может быть и отрицательным, то есть не найдешь то, что искал. Но и таковой итог — на пользу.

— Ну-у, это, извините меня, чепуха, — заявил Белоусов уверенно. — Хочу писать, но не знаю о чем и не знаю зачем… Несерьезно!

— Но, увы, дело обстоит именно так, — Шубин развел руками. — Меня волнует все это, вот я и пишу.

— Но что именно?

— То, что вижу вокруг. Я сажусь писать не потому, что знаю больше вас и хочу что-то вам объяснить; напротив, ничего не понимаю, только хочу понять, разобраться… Мой роман — исследование жизни для меня самого. Думаю, что и Толстой так же думал, и Достоевский.

Белоусов меленько засмеялся, опять протянул:

— Ну-у, Володя, это детский лепет, и только! Не ожидал. Я всегда считал вас умным человеком, а тут… Ваши намеки на второе пришествие Христа, мягко говоря, несостоятельны. Библейские мотивы идеологически неуместны, дорогой мой! Заведомо известно, что это не может быть опубликовано.

— Я не думал о публикации. Сначала надо написать, а потом уже соображать насчет опубликования.

— Вы ставите телегу впереди лошади. Неужели не ясно, что вас обвинят в религиозной пропаганде — это, знаете ли, запрещено!

— Да ведь это всего лишь литературный прием! — вступилась вдруг Соня Чернова с неожиданной горячностью. — При чем тут религия?

— Да прием-то прием, но во имя чего! Я уж оставляю в стороне намеки на пришествие мессии. Вот он спустился к нам, грешным, в маленький волжский городок… Он, видите ли, сын божий и послан к нам, а мы тут заблудшие, погрязшие во грехах…

Белоусов говорил, не переставая посмеиваться; он испытывал несказанное удовольствие. Улыбались и Слава с Борей, — да может быть, и я тоже.

С собрания, помню, мы ушли втроем: Соне было с нами немного по пути.

— Мне очень понравилось, — сказала она, волнуясь. — Неужели это вы написали, Володя? — Еще больше смутилась и повторила: — Мне очень понравилось. Иду вот, а с ума не идет: кто такой этот человек? Что же будет дальше?

— Этот пришелец пойдет по городам и весям, — предположил я. — Для начала потолкует с Горушкой насчет смысла жизни, потом встретится с Закамычкиным в идеологическом споре… В церковь он зайдет, Володя? С попом побеседовать.

— Тут много возможностей, — кратко отозвался он.

— Вы настоящий писатель, — сказала Соня.

— Осторожно! — предостерег я ее. — Ты же этак, чего доброго, влюбишься в моего друга.

— Что же тут плохого? — наивно и дерзко спросила она.

— Мне этого не хотелось бы, — отвечал Володя очень серьезно.

— Почему? — живо спросила Соня.

— Флобер сказал, что успех у женщин — свидетельство посредственности натуры. А мне хочется считать себя талантливым.

Она, кажется, обиделась. Или просто озадачена была?

— Сегодня читал о космической механике, — размышляя о своем, сказал Володя без всякой связи с только что происшедшим разговором. — Поразило меня: оказывается, планеты иногда отрываются от своего солнца и уходят в зону притяжения другого, но прежде, чем оторваться, некоторое время колеблются. Колеблются, понимаете? Прелестный сюжет?

Я посмотрел на него вопросительно: понимать ли это как намек или как интересную информацию, и только?