Полжизни

В?дь я вид?лъ её, эту графиню Кудласову, бившую княгиню Дурову, собственными глазами вид?лъ, ощущалъ её, знаю, какими духами она душится, какъ пьетъ чай, какъ куритъ папиросы; знаю, что у ней с?рые чулки и туфли съ пунцовыми бантами, красная кацевайка и пуховая лебяжья мантилья. Мало того, я держалъ ее за прекрасные б?лые пальцы, вид?лъ крупную бирюзу ея кольца, ц?ловалъ руку и шепталъ слова прощенья; слышалъ этотъ грудной, вздрагивающій, мягкій и повелительный голосъ. Все это не мечта, не въ роман? вычитано, а происходило въ Москв?, на Садовой, въ собственномъ доы? и даже не его, а ея сіятельства, какъ я самъ прочелъ на воротахъ.

Да, но все это было и исчезло. Предо мной же стоитъ Капитонъ Ивановъ и докладываетъ, что двадцать коровъ, десять телокъ и три бычка поставлены на барду «къ господину Шутилину».

Какъ я томился въ моемъ бревенчатомъ острог?, какою колоссальной глупостью казалось мн? мое б?гство изъ Москвы! Разв? я ие могъ оставаться сколько хот?лъ, хоть до великаго поста? Графъ былъ въ восхищеніи: стоило только слушать чтеніе его записокъ. Но она меня отпустила. Она дала мн? прощальную аудіенцію, напутствовала и благословила. А виноватъ все-таки я самъ! Зарекомендуй я себя полн?е, в?рн?е, обстоятельн?е, она удержала бы меня при граф?. Изъ этого круга упрековъ и соображеній я не могъ выбраться. Мн? тогда ни мало не сов?стно было того рабства, въ какое я вдругъ, по доброй вол?, окунулся. Точно будто моей личности совс?мъ и не существовало, а была только она, и никто ни выше, ни ниже, ни вокругъ, ни около. Такъ сильны были нравственные удары, нанесенные этой женщиной самомн?нію самоучки-студента, считавшаго себя и отм?нно умнымъ, и отм?нно краснымъ, и отм?нно суровымъ по части аристократовъ.

«Взяла нотой выше» — вотъ что звучало безпрестанно въ ушахъ; а кровь, нервы двадцати-шестил?тняго медв?жатника дод?лывали остальное вм?ст? съ обаяніемъ такого изящества, такой женской см?лости, такихъ просв?товъ въ мір? красоты и неожиданности, о которыхъ и не снилось п?вчему университетскаго хора, хуторскому управителю «изъ ученыхъ», оберъ-офицерскому сыну, не бравшему въ жизнь свою за руку ни одной благообразной д?вицы, хоть для того только, чтобы протанцовать съ ней контрадансъ.

Впервые познакомился я съ тоской ожиданія; я началъ молча, тупо, сосредоточенно страдать…

XXVIII.

Ровно черезъ м?сяцъ привозятъ мн? письмо изъ города, пом?ченное «Москвой». Адресъ былъ написанъ неизв?стною рукою, твердой и крупной, но тонкой, не мужской; пакетъ запечатанъ графской гербовой печатью.

Письмо начиналось словами: «Добр?йшій Николай Ивановичъ», и кончалось собственноручною подписью: «Графъ Платонъ Кудласовъ». Но все, кром? этой подписи, было писано ея рукой.

Въ начал? графъ извинялся, что самъ не можетъ писать по бол?зни и диктуетъ жен?. Письмо было гораздо мен?е любезно и многор?чиво, ч?мъ обыкновенно графскія посланія. Но все, что въ немъ стояло лестнаго для меня, отзывалось новой, серьезной симпатіей. Я вид?лъ другія слова и прозр?валъ другую личность, которая находила выраженія для мыслей, и подъ самый конецъ письма вдругъ, безъ всякаго предисловія ея собственное обращеніе ко мн?, шутливое и ободряющее.

Я чуть не десять разъ перечелъ эти строки:

«Хорошенько готовьтесь, писала она, и забудьте до л?та Москву и Садовую. Графъ и спитъ, и видитъ сд?лать васъ своимъ сотрудникомъ. Отъ васъ зависитъ все остальное. Не хотите ли для великопостнаго чтенія н?сколько вещицъ презираемаго вами Бальзака? Я бы прислала. Вы очень понравились моей дочери — поздравляю васъ. За то, что не пришли проститься — не сержусь: понимаю вашу благородную дикость. В?дь вамъ не было же стыдно? Вы только не хотите показывать, какая у васъ натура… Все равно, рано или поздно прорвется. До свиданія».

Я задыхался отъ радости. По отв?чать я не захот?лъ. Черезъ графа — вышло бы пошло; прямо ей — она мн? не позволяла. Правда, она спрашивала меня: не прислать ли Бальзака, но это — простая шутка. Да я бы, можетъ быть, не захот?лъ писать ей, еслибъ даже она и намекнула на это. Для меня слаще было сохранить впечатл?ніе ея неожиданной ласки, совершенно такъ, какъ я лел?ялъ свое чувство, посл? сцены въ голубой комнат?, и не пошелъ прощаться.

Ясно было, что графъ не прочитывалъ письма продиктованнаго имъ. Она бы не стала обращаться ко мн? въ самомъ письм? мужа, за н?сколько строкъ до конца, до подписи его. Что-то новое, неизв?данное мною, зашевелилось у меня внутри: ощущеніе запретнаго плода, смутное сознаніе сообщничества.